КОМИ-ПЕРМЯЦКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА им. М.П. Лихачёва

Современная коми-пермяцкая робинзонада

Гордеева Елена Михайловна,

аспирант кафедры новейшей русской литературы,

Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет, г. Пермь

Пастораль, являясь одним из древнейших литературных жанров, остается востребованной и в современной литературе. В российской прозе второй половины ХХ века пасторально-идиллическая традиция становится одной из приоритетных. В указанный период к жанру пасторали обращаются коми-пермяцкие прозаики, представляющие одну из младописьменных литератур народов России, что, в свою очередь, позволяет рассматривать «движение к пасторали» как явление, характерное для современного историко-литературного процесса в целом.

В современном литературоведении пастораль понимается и как жанр, и как модальность, объединяющая группу жанров. И.О. Шайтанов считает, что пастораль как жанр превратился «в условную, почти игрушечную форму, в качестве которой <...> себя скомпрометировал и был отвергнут еще в литературе XVIII века» [Шайтанов 1989: 47]. По его мнению, пастораль продолжает существовать в последующие исторические периоды как «мировоззрение − ″пасторальность″ – особая точка зрения на действительность и, прежде всего, на то, что мы называем сельской жизнью» [Шайтанов 1989: 47].

В широком и узком смысле понимают пастораль Т.В. Саськова, Н.Т. Пахсарьян. По их мнению, в широком смысле пасторалью является «″модальность″ как совокупность содержательных признаков, подразумевающих особое мироощущение, систему ценностей, идеал, тип героев», а также «жанровые разновидности (эклога, идиллия, георгика, пасторальная поэма, пасторальная драма, пасторальный роман)», возникающие в результате соединения указанных «содержательных компонентов» «с определенным набором формальных признаков» [Саськова 2000: 3].

Пастораль понимается нами как исторически изменчивая жанровая форма, в основе которой лежит система ценностных оппозиций (деревня / город, мир / война, естественное / искусственное, природа / культура, цивилизация / природа и т. п.). Как указывает Н.Т. Пахсарьян, историческое движение жанра обусловливается перегруппировкой ценностных оппозиций внутри пасторального идеала, в результате которой «часть из них – уходит на периферию, часть – оказывается в центре, тем самым не отменяя, но порой значительно меняя содержание этого идеала» [Пахсарьян 2005: 76]. Жанровая эволюция пасторальных форм определяется, таким образом, метаморфозами пасторального идеала, зависящего от философских, экономических, эстетических концепций, определяющих ценностную шкалу той или иной исторической эпохи.

Н.Л. Лейдерман выделил «механизмы» создания современной пасторали. Опираясь на бахтинскую идею «памяти жанра», исследователь подчеркивал, что жанровый канон не является «эпигонским дублированием самой жанровой структуры», что «оживая или актуализируясь, жанровый канон каждый раз воплощается в исторически своеобычной типологической разновидности, со-формной новому социальному и культурному контексту» [Лейдерман 2010: 86–87]. Литературовед отметил несколько уровней взаимодействия «памяти жанра» и отдельно взятого художественного текста:

– «реставрация жанрового канона»,

– «совершенствование исходного жанрового образца»,

– «структурные приращения к памяти жанра»,

– «полемический диалог» с жанровой памятью,

– «дискредитация ″памяти жанра″ врывающимся в его структуру новым жизненным контекстом» [Лейдерман 2010: 87]. Предложенные Н.Л. Лейдерманом векторы взаимодействия с «памятью жанра» указывают на то, что современная пастораль не копирует прежние образцы, а модифицирует, видоизменяет их.

Наши наблюдения над коми-пермяцкой прозой второй половины ХХ века показали, что связь с пасторально-идиллической традицией происходила в форме реактуализации основных структурно-содержательных компонентов античной (Лонг) и просветительской (Д. Дефо) пасторали. Выбор «Дафниса и Хлои» и «Жизни и удивительных приключений Робинзона Крузо» в качестве жанрового ориентира обусловлен не только их широкой известностью (в том числе, и наличием русских переводов). Романы Лонга и Дефо представляют собой две исторически сложившиеся жанровые модели пасторали и как таковые востребуются современной литературой. В данной статье рассматриваются связи повести Василия Васильевича Климова «Богатырская палица» («Гавкалöн бедь», 1968) и романа Валериана Яковлевича Баталова «Шатун» («Югдiкö», 1970) с просветительской пасторалью Д. Дефо («Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо»).

В указанных произведениях восходящие к просветительской пасторали темы и образы имеют разный объем, но неизменно приобретают концептуальное значение, обеспечивая связь текстов с пасторально-идиллической традицией. Характер отмеченной связи в каждом отдельном случае обладает своими особенностями. Рассмотрим их более подробно.

Прямыми перекличками с романом Дефо связана «Богатырская палица» Климова. Концептуальную значимость приобретает следующая сцена: мальчику, решившему выстирать свою запачканную одежду и раздевшемуся донага, приходит в голову мысль «соорудить робинзоновский костюм» при помощи свитой из лыка веревки и прикрепленных к ней пучков пырея и пихтовых веток. Надев получившуюся «юбку», герой объявил своим коровам: «Синяшорский кам облачился в новый костюм» [Климов 1974: 23].

По нашему мнению, в данной сцене происходит буквализация смыслов, связанных с идеей «возврата к природе». Обнажаясь (в прямом смысле слова), герой предстает в своем «первозданном», «естественном» виде. Очевидно, что помимо прямого данная сцена имеет и символическое значение. Меняя привычную одежду, являющуюся продуктом цивилизации, на «робинзоновский костюм», сделанный из подручных материалов, герой, таким образом, приобщается к природе, буквально «сливается» с нею. Юмор, с которым он рассказывает о своем превращении в Робинзона, призван закамуфлировать патетичность подобного «включения» в природный универсум. Указанная отсылка позволяет прочитать историю мальчика, рассказанную в повести, как современную робинзонаду.

С Робинзоном Петю сближает, разумеется, не только «робинзоновский костюм», но и образ жизни. Как известно, герой Дефо, волею судьбы вырванный из цивилизации, начинает свою жизнь с чистого листа; с его образом ассоциируются представления о благотворном влиянии труда, в процессе которого человек заново открывает для себя мир и подлинные ценности.

Мать отдает Петю в подпаски на заработки. Пастушество для него (как ранее и для его отца) – это начало самостоятельной трудовой деятельности и колоссальная жизненная школа. Хотя для Пети, деревенского ребенка, окружающая природа не была «землею неизвестной», познавать ее «тайны» он начинает именно на трудовом поприще (узнает прежде не известные ему названия трав, грибов, ягод, изучает повадки животных, овладевает искусством плетения лаптей и т. п.). В коми-пермяцкой версии текста Петя, подобно Робинзону, пытается «одомашнить» диких животных, например, поймал зайца и поместил его в «загончик, который покрыл жердями и хвоей». Как и Робинзон, Петя плетет корзины. Робинзон «наплел много корзин для носки земли, для укладки всяких вещей и для разных других надобностей» [Дефо 1992: 98]. Петя одну из сплетенных им корзин отправил домой, а вторую оставил для себя – собирать ягоды.

Как известно, оказавшись на необитаемом острове, Робинзон не только овладел неведомыми ему прежде навыками, но и коренным образом изменил свое отношение к жизни. Герой повести Климова, новый Робинзон, – подросток, только вступающий в жизнь, и, на первый взгляд, может показаться, что пересматривать ему нечего. Однако и он, как некогда его литературный предшественник, под влиянием вновь приобретенного опыта вынужден отказаться от некоторых своих предубеждений. Важно подчеркнуть, что юный герой меняет свои приоритеты в соответствии с логикой, которую диктует жанр пасторали.

Сопоставление коми-пермяцкой и русской версии «Богатырской палицы», предпринятое нами, позволило выявить существенные разночтения, имеющиеся в их финалах. В концовке коми-пермяцкого варианта пастораль выглядит вполне традиционной (подросток, переживающий пору своей первой влюбленности, грустит оттого, что не сумел преподнести своей подружке подарок), в русском – наблюдается «политизация» пасторали (подросток переживает, что не нашел золото, которое мечтал отдать в помощь фронту). «Политизация» робинзонады объясняется весьма ощутимым воздействием соцреалистического канона, а также традиций советской повести о детях и для детей.

Роман Баталова «Шатун» – типичная современная робинзонада, изобилующая прямыми и косвенными отсылками к роману Дефо. Важно подчеркнуть, что роман Дефо был переведен и на коми-пермяцкий язык. Источником стала обработка Л.Н. Толстого, предназначенная для детей. Коми-пермяцкая версия произведения увидела свет в 1934 г. под названием «Робинзон» (переводчик С.И. Юркина). Наличие коми-пермяцкого варианта «Жизни и удивительных приключений Робинзона Крузо» позволяет предположить, что у будущего автора «Шатуна» была возможность познакомиться с романом Дефо на родном языке еще в детстве.

Следует иметь в виду, что Баталов был лично знаком с К.И. Чуковским. Их встреча состоялась в начале 1960-х гг., когда Баталов, являясь студентом Литературного института, задумывал свой роман. Во время приватных бесед автор самой популярной советской обработки произведения Дефо мог «подсказать» начинающему писателю, собиравшемуся рассказывать историю лесного отшельника, один из возможных литературных «ориентиров».

Заметим также, что, продолжая «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», Дефо перенес действие в Россию. Путь его героя пролегал, в том числе, и по территории, сопредельной с коми-пермяцкими землями (Соликамск, р. Кама, р. Вишера, р. Вычегда). Об этом Баталову мог напомнить все тот же К.И. Чуковский, узнав, откуда родом его собеседник. Трудно представить себе, чтобы писатель, взявшийся за тему отшельничества, оставил данный факт без внимания.

Прежде всего, бросается в глаза фабульное сходство «Шатуна» с «Жизнью и удивительными приключениями Робинзона Крузо»: в обоих произведениях речь идет об изоляции человека и его жизни в условиях дикой природы. Как и Робинзон, Тима восстает против родительской власти, покидает родной дом вопреки воле отца. Оказавшись на необитаемом острове, Робинзон не только приобретает ранее не известные ему навыки, но и коренным образом изменяет свое отношение к жизни. Тима в отшельничестве «передумал всю свою недолгую одинокую жизнь». Отшельничество является формой самоидентификации героя.

Показывая, как Тима строил жилище, создавал орудия труда, добывал огонь, находил соль, одомашнивал диких животных, занимался собирательством, земледелием, рыбной ловлей, охотой, Баталов разрабатывал традиционные для просветительской георгики мотивы сельского труда. Как и в просветительской георгике, в «Шатуне» речь идет о труде реальном, направленном на удовлетворение насущных человеческих потребностей, что не отменяет его идеализации, призванной подчеркнуть значимость созидательной человеческой деятельности. Как и роман Дефо, «Шатун» представляет собой вариант «натурализованной» пасторали.

Как известно, робинзонада – это всегда «апология существования личности вне общества» [Николюкин 2001: 881]. Авторское восприятие Тимохиной робинзонады носит двойственный характер. Герой вызывает восхищение автора, когда уходит в лес, не желая примириться с деспотизмом, царящим в семье и дореволюционном обществе. Отказавшийся сотрудничать с новой (революционной) властью, он осуждается автором как человек, не сумевший сделать правильный исторический выбор. Согласно авторской логике, отшельничество не является универсальным способом решения социальных проблем. Однако смерть героя, не позволяя считать его ценности абсолютными, не способна и скомпрометировать их: идеалы просветительской пасторали оказались для Баталова настолько притягательными, что могли соперничать с весьма ощутимым влиянием на него соцреалистического канона.

В плане параллелей «Шатуна» с романом Дефо интерес представляют первые главы баталовского романа, печатавшиеся в региональных газетах «Звезда», «По ленинскому пути», а также в литературно-художественных альманахах «Иньва», «Наш край». Обращает на себя внимание глава «На новом месте», опубликованная на коми-пермяцком языке в 1966 г. в альманахе «Иньва». В этом же году в авторизованном переводе данная глава была напечатана в двух номерах газеты «По ленинскому пути». Публикуемые фрагменты носили названия «У черта на куличках» (№ 234), «Утро вечера мудренее» (№ 236). При сличении журнального (газетного) варианта с книжным мы обнаружили весьма существенные расхождения. Примечательно, что они, так или иначе, связаны с отсылками к роману Дефо. Так, в книжном варианте отсутствует эпизод, усиливающий сходство «Шатуна» с «Жизнью и удивительными приключениями Робинзона Крузо». Робинзон случайно «увидел несколько зеленых стебельков, только что вышедших из-под земли <…> спустя еще несколько недель зеленые стебельки (их было всего штук десять-двенадцать) выпустили колосья, оказавшиеся колосьями отличного ячменя» [Дефо 1992: 73]. В журнальном (газетном) варианте Тима подобно своему литературному предшественнику также неожиданно для себя находит зерна: «Разматывая онучи, он неожиданно заметил в них зернышки ржи. – Иш ты, домашние сохранились, − сказал он. – Залезли, когда снопы в овин перетаскивал. – Старательно собрал зерна, набрал их, чуть ли не половину горсти, хотел бросить в рот. Но только поднес руку к губам, да так и замер: − Пошто я эдак-то? Ведь не наемся же ими…Верно, Найда, я сказываю? Оставить их лучше покудова…» [Баталов 1966. № 234: 4]. Обнаружив семена, Тима, как и герой Дефо, выбирает место для их посева: «Тимоха нащупал в кармане зерна ржи. Вышел на середину поляны. Выбрал ровное местечко. Опустился на колени. Крепко зажал в руке нож, широко размахнулся, с силой вонзил его в землю <…> − Пусть тут и будет наш первый посев, Найда. Вот как. Поздновато, может, малость, но…» [Баталов 1966. № 236: 4]. В коми-пермяцкой версии этой главы Тима радуется, что зерна не погибли: «Обрадовался, когда впервые увидел на горке взошедшую озимь» [Баталов 1966: 36]. Отказ от данного эпизода в книжном (окончательном) варианте свидетельствует о стремлении автора сделать связь своего произведения с романом Дефо менее заметной.

Отмечая параллели «Шатуна» с «Жизнью и удивительными приключениями Робинзона Крузо», следует подчеркнуть ориентацию Баталова на обработку, появившуюся в печати под именем Л.Н. Толстого, которая, как указывалось ранее, и была переведена на коми-пермяцкий язык. В толстовской версии текста речь идет о том, как Робинзон, вернувшись домой после своего слишком затянувшегося путешествия, узнает от отца о смерти матушки: «Она померла, все хотела тебя видеть» [Толстой 1990: 375]. Аналогичный эпизод, в романе Дефо отсутствующий, имеется в «Шатуне». Тиме о смерти матери рассказывает младший брат Максим: «Две недели с постели не вставала <…> Всякий день о тебе вспоминала. В последний-то день пить попросила. Подал я ей квасу, она отпила маленько и говорит: «Не увижу, знать, больше Тимошу…»» [Баталов 2001: 110].

Отшельничество героя Дефо длилось более двадцати лет; в толстовской версии романа – двадцать. Робинзон «рассказал отцу, как на остров попал и как прожил там двадцать лет» [Толстой 1990: 375]. Тима одну зиму провел совсем один, вторую – с Фисой; в финале романа их сыну Фоме идет восемнадцатый год, таким образом, в общей сложности герой Баталова прожил в лесу около двадцати лет – столько, сколько герой толстовской версии романа Дефо (у Дефо островная жизнь героя длилась более двадцати лет).

В обработке Л.Н. Толстого Робинзон пытается сам добыть огонь. Он «взял два полена и начал тереть одно об другое» [Толстой 1990: 353]. Тима «наломал красных пихтовых веток, набрал сухой травы и прошлогодних листьев, сложил перед входом в шалаш и стал высекать огонь» [Баталов 2001: 40]. В «Жизни и удивительных приключениях Робинзона Крузо» подобного эпизода нет, однако в «Шатуне» он появляется, и его источником служит толстовская версия произведения Дефо.

Робинзон в обработке Л.Н. Толстого замечает, что «морская вода осталась на берегу между камнями, и когда солнце ее высушило – на земле осела соль. Он набрал этой соли в сумку…» [Толстой 1990: 355]. Герой Баталова, осматривая местность, неожиданно обращает внимание на то, что лоси не раз приходили к оврагу и что-то грызли. Тима «встал на колени, дотянулся, прильнул лицом к холодной шершавой земле, погрыз зубами, почмокал губами» [Баталов 2001: 54] и понял, что это соль. Он «вырубил кусок соленой земли, отряхнул, огладил руками и сунул за пазуху» [Баталов 2001: 55]. Аналогичного эпизода в «Жизни и удивительных приключениях Робинзона Крузо» нет; в данном случае Баталов ориентировался не на роман Дефо, а на его обработку Л.Н. Толстым.

Итак, герои и Климова, и Баталова ощущают себя Робинзонами; одни из них, как подпасок Петя, играя в Робинзона, непосредственно идентифицируют себя с персонажем просветительской пасторали, другие, как Тима, прямо не соотносят себя с литературным предшественником, однако ведут себя, как герой Дефо, оказавшийся на необитаемом острове. В обоих случаях роман «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» служит источником пасторальных тем и образов, которые воспринимаются авторами как некие универсальные «шифры» к пониманию современности.

Литература

Баталов В. Я. Виль местаын (повестись отрывок) // Иньва: литературно-художественнöй сборник / на коми-перм. яз. Кудымкар: Пермск. кн. изд-во, Коми-Перм. отд., 1966. – С. 29−41.

Баталов В.Я. Шатун // Баталов В. Я. Весенние всходы. Роман / пер. с коми-перм. А. Некрасова, Евг. Имбовец. Кудымкар: Коми-Перм. кн. изд-во, 2001. – С. 9–178.

Баталов В. Я. Шатун. У черта на куличках // По ленинскому пути. 1966. № 234. – С. 4.

Баталов В. Я. Шатун. Утро вечера мудренее // По ленинскому пути. 1966. № 236. – С. 4.

Дефо Д. Робинзон Крузо / пер. с англ. М. Шишмаревой; послесл. и примеч. К. Атаровой. М.: Лексика, 1992. – 286 с.

Климов В.В. Богатырская палица. Повесть / пер. с коми-перм. Вл. Муравьева. М.: Детская литература, 1974. – 96 с.

Лейдерман Н.Л. Теория жанра. Исследования и разборы / Институт филологических исследований и образовательных стратегий «Словесник» УрО РАО. Екатеринбург: УрГПУ, 2010. – 904 с.

Николюкин А.Н. Робинзонада // Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина. Институт научн. информации по общественным наукам РАН. М.: НПК «Интелвак», 2001. – С. 881.

         Пахсарьян Н.Т. Динамика ценностных оппозиций в эволюции пасторальных жанров и пасторальная комедия Мариво «Арлекин, воспитанный любовью» // Пастораль как текст культуры: теория, топика, синтез искусств: сб. науч. тр. / отв. ред. Т.В. Саськова. М.: МГОПУ, 2005. – С. 76–85.

Саськова Т.В. Пастораль в русской литературе XVIII – первой трети ХIХ века: автореф. дис. … д-ра филол. наук. М.: МГОПУ, 2000. – 42 с.

Шайтанов И.О. Мыслящая муза: «открытие природы» в поэзии XVIII века. М.: Издательство «Прометей» МГПИ, 1989. – 257 с.