Главная » Статьи » Литературная страница

Минин Иван "Сто верст до города"/ Стр.4

<< 4 >>  

Долго обо всем размышлял Степанко. И даже вздрогнул, когда недалеко от себя вдруг услышал человеческий голос: 
   - Быстрей, быстрей водите! Шнель! 
   Глянул Степанко и растерялся. Совсем близко, у телеграфного столба, возились люди. Три мужика занимались каким-то совершенно непонятным, даже очень странным делом: один командовал, а двое - подумать только - пилили столб! Зачем? 
   Вредители! Так и есть вредители! А может, даже шпионы. Никогда себя трусом не считал Степанко, но тут лоб моментально затянуло липким потом, сердце замерло. Шпионы! Подпиливают телеграфный столб, связь нарушают. И что будет, если заметят Степанка, если сцапают? 
   - Быстрей, говорю, быстрей! Шнель! - крикнул опять старшой. - Шнель! 
   Все-таки шпионы ли? Откуда им здесь взяться? Какая корысть забросит их в парму? Нет, здесь что-то не так. Эти люди наверняка просто ремонтники, заменяют подгнивший столб новым. Да, да, наверняка ремонтники. 
   - Но-но! - крикнул Степанко на Сырчика и щелкнул плетью. 
   Незнакомые люди тотчас обернулись. 
   - А-а, наконец-то! - обрадованно заговорил старшой. - Подъезжай, подъезжай, чего стал? 
   Пильщики бросили свой инструмент, выпрямились. А их командир, плотный пожилой дядька с длинными усами и давно не бритыми щеками, уже шел к Степанку навстречу. 
   Одет он был в военную форму, с погонами рядового, на ремне торчала кобура. А во рту какая-то загогулина, "козья ножка", что ли? 
   - Табак куришь? - нетерпеливо спросил он и уставился на Степанка. Странный он был, этот человек, чудной какой-то: походка неровная, ноги подкашиваются, а глаза светятся, точно шалые. 
   - Табак куришь? - повторил он свой вопрос. 
   "Кажется, бить будет", - подумал с тревогой Степанко и не смог произнести ни слова, только промычал что-то. 
   - Да ты что, в самом деле немой, что ли? Или язык проглотил? Спрашиваю: имеются ли у тебя спички? 
   Последние слова он произнес по-пермяцки, даже на том диалекте, на котором говорят в Лобане, и Степанко быстро пришел в себя. 
   - Нет, табак я не курю, - наконец внятно ответил он. 
   - И спичек нет? 
   - Спички - вот они... 
   - Так чего же ты! Давай быстрей! 
   Степанко торопливо вынул из кармана спички и подал в дрожащие руки незнакомца. 
   - Чего такой бледный? Трусишь? - насмешливо спросил тот, шумя спичками. 
   - Я трушу? С чего это? Гляжу, взрослые люди, а озоруют, телеграфный столб пилят... Удивился зачем? 
   Усатый дядька захохотал: 
   - Умора! Да мы, паря, огонь добывали! Сухую палку об столб терли, три пота пролили - и хоть бы хны! А ты - столб пилим! 
   Махнул рукой усач и торопливо, даже слишком торопливо, стал прикуривать. 
   - От дьявол, вот он, горлодер! - зажмурив глаза, произнес умиротворенно усач и чмокнул от удовольствия губами. - Дерет! У-у, дерет! Сейчас живем! 
   После нескольких затяжек он совершенно обмяк, устало шлепнулся на бровку кювета, вытянул ноги. 
   - Дерет! Не табак, а малина! Эй, господа хорошие, поди сюда. Шнель! крикнул "пильщикам". - Бегите, говорю, к нам! 
   Два долговязых мужика в коротких шинелях энергично сдернули с голов мятые пилотки и, косясь друг на друга, нерешительно побрели к подводе. Передний был сутулый и заметно припадал на левую ногу. Второй, длинноносый и худой, прямо как жердь, был совершенно лыс. Виновато и как-то растерянно улыбаясь, они присели на обочину, ничего не выражающим взглядом прошлись по Степанку, кивнули головами. 
   - Кури, господа хорошие. Ничего, ничего, закуривайте, - предлагая кисет, насмешливо сказал солдат. - Битте! Уж сделайте такое одолжение. 
   - Данке, данке! - приподнявшись с мест, угодливо залопотали те. 
   - Кури, чего там! 
   Длинноносый взял протянутый кисет и неумело, рассыпая табак, стал завертывать цигарку. Усач снисходительно подмигнул Степанку, как бы говоря: смотри, мол, какие они, тоже ведь люди, а? 
   - Кто такие? 
   - Немцы, паря. 
   Степанка так и подбросило. 
   - Фашисты?! Наши враги! 
   - Внесем ясность: бывшие враги. Были зверями дикими. Сейчас-то они ручные. 
   Степанко в упор долго и бесцеремонно глядел на немцев. 
   - Немцы, фашисты... - прошептал он. 
   - Да, паря. И не простые, не случайные какие-нибудь, а из самого Сталинграда. Это прошу учесть. В Сталинграде, говорят, они дрались не на живот, а насмерть. И вот любуйся, какие они вояки после разгрома. Тише воды. Читал, поди, в газетах: более ста тысяч штук забрали их в Сталинграде. Вот и этих тоже. 
   Степанко, конечно, читал. 
   Сейчас, сидя у дороги, он в упор смотрел на этих немцев, стараясь понять, что у него творится в душе: или злость клокочет, или радость через край прет? Хотелось встать, подойти вплотную и спросить с ехидцей: "Ну как, получили по роже?" 
   - Все получается как по нотам, - заговорил между тем табакур, видимо угадав мысли молодого ямщика. - Рвались фрицы в Сталинград, а угодили прямехонько в Кайский волок. Теперь лес рубят. 
   - Много их там? 
   - Хватает, паря. И работы для всех хватает. Даром их кормить не будем. И ничего. Трудятся все, послушные. А эти двое заболели зимой, занедужили. Пришлось увезти в больницу, что в селе Заречном. Полежали маленько, и вот обратно топаем. Я при них конвоиром значусь. 
   Конвоир бросил окурок, растоптал его и сразу же стал завертывать новую цигарку. 
   - Проголодался я, паря, сегодня без курева. Смерть! Ведь надо же такому случиться... Умора! При паническом бегстве пришлось бросить свою куртку, а в кармане спички были. Вот и остался без огня. Целых пять часов не курил, удивляюсь, как не помер. Если бы не ты, возможно, и помер бы. С этими фрицами и поговорить-то как следует нельзя. В общем, без курева гроб! Шли мы, паря, тихо да мирно по дороге, дошли до одной деревушки, что вот там, за лесочком, и попали в переплет. У самой дороги на поле бабы навоз разбрасывали. И вдруг, слышу, одна крик подняла: "Бабоньки, глите-кось! Фашисты! Ей-богу, фашисты!" Что там они еще кричали, я, брат, не разобрал. И сообразить не успел, вижу: кто с лопатой, кто с вилами, а кто с колом - прямо на нас, в атаку! Орут: "Бей! Смерть фашистам!" 
   Вижу, смерть нам. Укокошат злые бабы. Ну, да я тертый калач, тоже на войне был, не растерялся, дал команду: "Бегом! Шнель!" 
   Поняли меня немцы, побежали, да так прытко - пятки сверкают. 
   Известно, немец за последнее время научился бегать да еще как! Километра два драпали, меня далеко оставили. Одна бабенка, шельма длинноногая, заграбастала было меня, уж за полу сцапала, но бог не выдал: скинул я с плеч куртку и снова вперед налегке! Черт с ней, с курткой, драная уже была. А вот когда понял, что без спичек остался, чуть не заревел... 
   - Так, значит, не убегают из плена? 
   - Их, брат, теперь на фронт и калачом не заманишь. Не-ет! Ну-ка вот спроси у того, что постарше. Мужик он смышленый и по-пермяцки маленько кумекает. Вот смотри. 
   Конвоир, обращаясь к одному из пленных, спросил по слогам: 
   - Эй, Курт! Кывзы татчэ! Мунан Сталинграда?* 
   Немец страшно вытянул шею, замахал руками: 
   - Мый тэ, мый тэ? Ог, ог!** 
   _______________ 
   * - Эй, Курт! Слушай сюда! Поедешь в Сталинград? 
   ** - Что ты, что ты? Нет, нет! 
   Степанко так и взялся за живот, а солдат-конвоир от смеха сделал такую свирепую затяжку, что поперхнулся, с добрую минуту не мог откашляться. 
   - Умора! - наконец произнес он. 
   Выкурив без роздыха еще одну "козью ножку", третью по счету, добродушный конвоир поблагодарил Степанка за спички и заторопился в путь. 
   - Дяденька, - остановил его Степанко. - Что я хотел спросить... 
   - Что такое, говори. 
   - Значит, немца при слове "Сталинград" бросает в дрожь? Немец не думает бежать из плена? Значит... 
   - А это, друг мой, значит, что немец далеко не тот, каким был в начале войны. Это значит, что Сталинград, как пишут в газетах, сломал хребет фашистскому зверю. В остальном разберешься сам? 
   - Попробую. 
   - Ну, тогда ауфвидерзеен. Прощай, брат. Ну, вояки, давайте топать. Шнель! 
   КОСОГОР 
   Каждый коми-пермяк, будь он грамотный или совсем неграмотный, знает наизусть такие строки: 
   У высоких диких гор 
   Есть деревня Косогор... 
   Знал эти строки и Степанко. Но раньше почему-то всегда казалось, что поэт сочинил это просто так, для красоты. А сегодня, когда вышел из Юрлинского волока, он лично убедился: верно, есть такая деревушка Косогор, вон и на доске, прибитой к столбу, написано об этом. И гора у деревни высится. Глянул Степанко снизу на эту гору - сердчишко так и екнуло. Страшная косогорская гора, высокая да кривобокая, действительно дикая какая-то. Как на такую взобраться? Это не простой тягун... 
   Солнышко давно укатилось на покой. Но было светло, на небе покачивалась луна, висела над самой вершиной горы, и Степанку казалось, что вот-вот сорвется она и покатится вниз по кривому склону прямехонько к нему под ноги. 
   Недалеко от дороги, у большой разлапистой сосны, шумели девчата. Оттуда доносились звуки гармошки, и Степанко старался понять, что такое играют на гармони. Понять было невозможно. Музыкант глухой, что ли: гармошка в его руках издавала только какие-то дребезжащие звуки: пики-вики, пики-вики-на! Пики-вики, пики-вики-бум! Вот и вся мелодия. А девчата все равно смеялись и даже озорно пели песенку. 
   Хотя и маловато сегодня протопал Сырчик, километров двадцать и прошел всего-то, а, остановившись у Косогора, не мог никак отдышаться. По всему видно, он больше не работник. Что тут делать? Если и дальше так ехать, то в Кудымкаре будешь только через неделю, никак не раньше, потеряешь немало золотых дней, когда надо пахать пар. А не ехать нельзя: груз-то не свой. 
   Да, дороженька, будь ты неладна. И зачем только природа создала такие горы? И почему с тяжелым грузом надо непременно взбираться на них, когда намного легче было бы с этим грузом спускаться вниз? 
   Все же Степанко на этот раз нюни не распустил. Он почему-то был уверен, что преодолеет и эту гору. Подрос, что ли? А может, возмужал за дорогу? Кажется так. 
   Час был поздний, мимо никто не шел и не ехал. Надеяться на то, что опять догонят мобилизованные, не приходилось. Ни души. Только под старой сосной пиликает гармошка, гырскает и звенит, как тупая пила по твердому суку: пики-вики, пики-вики-на! 
   Перестань, не трави ты душу, дай подумать человеку! 
   Да тут и думать-то нечего, тут действовать надо. Надо пойти к этим веселящимся людям, поговорить хотя бы. 
   Вспомнилось ему, как и сам когда-то наяривал на баяне, в такие же лунные вечера веселил лобановских девчат, подолгу не давал спать старым людям. Когда это было? Давно вроде, да ничего. Вот подойдет Степанко к веселящимся девчатам, возьмет в руки их гармошку да и поиграет, как оно раньше бывало. Сегодня семик. После скучных поминок молодежь выходит на околицу. Можно будет поиграть. 
   Степанко перебрался за канаву, недалеко от сосны распряг Сырчика, стреножил. Хорошо, что трава под ногами, - пусть пасется. И тужить тут совсем нечего. Вот придет он к девчатам и рявкнет: "Здорово живем-можем, ягодиночки!" Так Степанко и скажет без всяких там предисловий. Правда, стеснительный он человек, не умеет в чужих людях много разговаривать. Ну, да попытаться-то можно. По лбу обухом не хватят. Заложив руки за спину, покачиваясь, как и положено беззаботному гуляке, знающему себе цену, Степанко не спеша зашагал к сосне. Народу тут было немало, кажется, вся деревня вышла. На толстой колодине, под самой сосной, сидят парнишки-недоростки, нахохлились пожилые бабы. Сидит тут и мужичок с давно не бритыми впалыми щеками. Одна его нога обута в огромный лапоть, а на месте другой - деревяшка. На краешке колодины сидела круглолицая девушка в сарафане и вышитой кофточке, держала на коленях гармонь. Она первая заметила Степанка, сразу же оборвала игру. 

<<  >>

Категория: Литературная страница | Добавил: Библиотека (14.10.2015) | Автор: Библиотека
Просмотров: 509 | Теги: коми-пермяцкая литература, Сто верст до города, Повесть, Иван Минин, страница 4 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]