КОМИ-ПЕРМЯЦКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА им. М.П. Лихачёва

Этническая культура и язык коми-пермяков 
Лобанова Алевтина Степановна, доцент, кандидат филологических наук, Пермский государственный педагогический университет, г. Пермь

В последние годы на подобных мероприятиях все чаще приходится говорить о проблемах, связанных с функционированием, преподаванием и развитием коми-пермяцкого языка или его литературной нормы. На этот раз я решила уйти от этих практически не решаемых и нерешенных проблем и позволить себе озвучить свои мысли, связанные с культурологической составляющей нашего национального языка.

Сегодня среди лингвистов все большей популярностью пользуется направление, называемое этнолингвистикой. Известный российский исследователь Н. И. Толстой этому понятию дал такое определение: «Этнолингвистика есть раздел языкознания или - шире - направление в языкознании, ориентирующее исследователя на рассмотрение соотношения и связи языка и духовной культуры, языка и народного менталитета, языка и народного творчества, их взаимозависимости и разных видов их корреспонденции» (Толстой ЯНК:27). Получается, что объектом изучения этнолингвистики является уже не только язык (хотя он признается главным выразителем и хранителем культурной информации во времени), но и другие формы и субстанции, в которых выражает себя коллективное сознание, народный менталитет, сложившаяся в том или ином этносе или вообще социуме «картина мира», т. е. восприятие окружающей человека действительности, ее категоризация и интерпретация. Объектом “широкой” этнолингвистики становится вся народная культура, все ее виды, жанры и формы – вербальные (лексика и фразеология, паремиология, фольклорные тексты), акциональные (обряды), ментальные (верования).

Попытаемся поразмышлять по поводу этнической лингвистики коми-пермяцкого этноса, формах и видах ее проявления, методах ее исследования, особенностях. Вынуждены сделать некую оговорку, невозможно отразить в одном выступлении весь спектр народной, этнической лингвистики, поэтому, подключив субъективный фактор, остановлюсь на тех моментах, в которых, на мой взгляд, более успешно реализуется наша этнолингвистика.

Начнем с темы, связанной с памятью народа, а точнее, наличием или отсутствием у нашего этноса культа предков. С раннего детства припоминается практически ежедневная картина: в полусонном состоянии наблюдаешь за матерью, достающей горячий хлеб из печи. Вот она перекрестилась, взяла в руки чöвпан (хлеб), осторожно поделила его пополам, положила на стол (при этом на столе не должно быть никаких ножей и вилок) и над поднимающимся паром начинала говорить; «Ась вошшасö дзирыт нянь дорö айö да мамö, Петюш дядяö, Вука Иван дядьö, Петрика Натальыс, Гöрд Ванька (неважын кувис)…». Далее идет перечисление имен всех близких и знакомых, ушедших в мир иной. Данный ритуал практически всегда завершался словами: «Ась вошшасö быдöс рöдителлес, кинöс касьтыви и эг, ась кеймасö Ен одзын челядьö понда, семьяö понда». А если случится так, что во время еды упадет на пол кусок хлеба, то своеобразным извинением или причиной, почему хлеб упал на пол, становились слова типа «Вука Иваника тёткаöс эг касьтыв». Подобные вербальные тексты можно было услышать при приеме вкусной, необычной, ритуальной пищи. Это могли быть первые поспевшие ягоды, сваренные пельмени и т. д. При этом она хорошо помнила, кто что любил, чему отдавал предпочтение, и это также звучало в ее устах. Это и есть этнолингвистика: культурная традиция этноса помнить об ушедших из этого мира людях, помогать им там, знать о возможной каре с их стороны переплетается с акциональной формой (обрядом, действием, необходимым для озвучивания этого текста) и сопровождается вербальным, словесным текстом.  Во всех исторического плана изданиях отмечено, что у финно-угорских народов весьма высок культ предков, он очень значим для них. По этой причине задабривание должно происходить ежедневно, дабы не вызвать со стороны умерших кару (мыжа). В эту картину, раскрывающую силу и значимость для ныне живущих умерших родных, очень легко вписывается ритуал черöшлан. Основная суть которого сводится к тому, чтобы выяснить, кто из родителей послал кару за не почитание, за то, что забыли, что не поминают, что живут не так, как следовало бы. У каждого носителя нашей культуры свой текст, но имеются общие грани, которые необходимо соблюсти: приглашение к совместной трапезе, перечисление имен, прошение о здравии и благополучии семьи. Одним словом, акциональная, обрядовая традиционная культура является богатым источником, хотя и не единственным, при изучении культа предков и его отражении в национальном языке.

В современных исследованиях по этнолингвистике довольно интересны наблюдения, связанные с гендерной составляющей. Попытаемся порассуждать о представленности гендерных стереотипов в коми-пермяцком языковом сознании. Гендерность – это мужское и женское начало, как оно реализуется в различных отраслях жизни и деятельности человека. В данном случае нас интересует, есть ли гендерное начало в языке коми-пермяков и, если оно наблюдается, то на каком уровне и какими средствами реализуется. Одно можно утверждать совершенно точно, данное явление нам свойственно, но практически не изучено. Тем не менее, попытаемся на нескольких примерах эту самую гендерность продемонстрировать. Надо полагать, что в прошлом у коми-пермяков было мужское доминирование над женским, на это в частности предельно ясно указывают формы употребления собственных имен в современном коми-пермяцком языке. В составе сложного наименования собственного имени практически всегда присутствует компонент, указывающий на мужскую принадлежность: незамужнюю девушку знают по имени отца, присутствующего в наименовании (Василь Миша Таня «Таня, дочь Михаила Васильевича», Бöрис Толя Наташа «Наташа, дочь Анатолия Борисовича»), а замужнюю – по имени или даже кличке мужа (Чигиика Таня «Таня, жена Чиги (кличка мужа)», Петрика Наталь «Наталья, жена Петра»). А если женщина позволила себе родить без мужа, то Мирон (незаконнорожденный ребенок) (здесь присутствует семантика дисфемизма, осуждения) не имел права называться именем отца, поэтому в сложном наименовании собственного имени присутствовало собственное имя матери. Как информационно наполнены варианты типа Егор Лиса Сеня (Семен был рожден Елизаветой без мужа, хотя она сама, судя по всему, выросла в полной семье, и ее отцом был Егор). Разве это не традиционная культура, имеющая реализацию средствами языка.

Наличие в коми-пермяцком языке лексем гöтыр «жена», кенак «жена брата», монь «сноха, невестка», кевьяэз в зн. «жены двух братьев» также говорит о многих аспектах. В русском языке для обозначения этих понятий функционирует один вариант  – невестка. Понятия «муж сестры», «муж дочери», т. е. появившийся в семье «чужой» мужчина, в нашем языке лексически никак не реализуются, нам достаточно применения русского варианта зять. Таким образом, «чужая» женщина в роду и «чужой» мужчина в роду в коми-пермяцком языке дифференцированы совершенно по-разному, довольно тонко язык реагирует на женщину и никак – на мужчину. Однако, если у мужчины к моменту заключения брака не оказалось наличия своего жилья или возможности жить со своими близкими, и он вынужден переходить на постоянное место жительства к жене, носитель языка тут же реагирует лексемами рака или кырныш, а северные коми-пермяки его отправят вообще не в очень чистое место – картаö пырны, что синонимично в смысловом аспекте значению – жить в хлеве. Рака в данном контексте характеризует мужчину в отрицательном аспекте, новоиспеченный муж не вызывает уважения.

Гендерные стереотипы отчетливо проявляются в народной загадке. Например, Учöтик ичмонька джодж кузя йöктас, йöктас, порог дынас угöлö сувтас «Маленькая сноха по полу пропляшет, пропляшет, возле порога в угол встанет» (рос «веник»).

Каждое слово данной загадки наделено сильнейшей информационной наполняемостью, очень сильно проявляется метафоризация. «Героиня» загадки – невестка. Именно ее чаще всего недолюбливали в семье, работой которой были, как правило, недовольны, в семье у которой практически не было прав, а только одни обязанности – все это отражено в этом коротком тексте. Невестка маленькая, она не работает, а пляшет, и ее место у порога.

Подобное отношение к снохе отражено в другой загадке Учöтик ичмонька, а каждöйыскöт видчö «Маленькая сноха, а со всеми ругается» (часы с кукушкой). Следующая загадка также перекликается с предыдущей: Ичмонькаöс мöдöтöны, мöдöтöны, а сiя сё бырöм «Невестку наряжают, наряжают, а она все в рваной одежде» (баня гор «печь в бане (по-черному)». Уж если не пришлась невестка ко двору, то ничем и никак это отношение не изменить.

Если заглянуть в кулинарную лексику коми-пермяцкого языка, связанную с наименованиями готовых блюд, то можно констатировать, что она довольно многогранна. Без всякого сомнения, данная лексико-семантическая группа отражает и материальный, и культурологический аспекты жизни народа. При упоминании слова черинянь «рыбный пирог» непременно речь пойдет о поминальных днях или о совершении языческого ритуала, например, при задабривании лешего, ему, хозяину леса, преподносится рыбный пирог, как самая лакомая еда. Одновременно с этим проецируются многочисленные предписания и запреты, связанные с приготовлением, употреблением этого блюда (нельзя использовать рыб-хищников, при употреблении готового пирога нежелательно пользоваться ножом и др.). Наименование селянка в северных районах Коми-Пермяцкого округа информирует о том, что в хозяйстве отелилась корова и хозяйка боится всяческого сглаза и в ближайшие дни здесь просить что-либо в долг не следует (для южных коми-пермяков селянка представляет иное блюдо). Свадьбу, именины обязательно сопровождает домашнее пиво – сур как признак благополучия и достатка.

С другой стороны, в исследуемом языке практически отсутствуют названия, отражающие сладкую пищу. Действительно, это направление в культурном опыте народа не является актуальным. Коми-пермяки не варили варенья, не пекли торты, практически до начала ХХ-го века не знали сладких пирогов и т. д. К сладкой еде относились ягоды и паренки. 

На наш взгляд, интересным является тот факт, что наименования блюд в коми-пермяцком языке в большинстве своем многокомпонентны. Это либо сложные слова, либо сочетания слов. В них, наименованиях блюд, как правило, отражаются способы приготовления блюда (ватöг пöжöм калиг (досл. «брюква, выпаренная, приготовленная без воды») «паренки из калиги»), либо названия тех составляющих, из которых приготовлена пища (сьöла яйись коколёка шыд (где сьöла «рябчик»,  яй «мясо»,  коколёк «шарик») «суп с фрикадельками из рябчика»). Наши знаменитые пельняннез частично выходят из этой традиции, здесь семантическая нагрузка в большей степени концентрируется на внешнем признаке блюда, и все равно, у нашего национального кушанья нет нового лексического варианта, носитель языка использовал уже готовые компоненты: пель и нянь. Одним словом, по сути два ведущих признака, являющихся основополагающими при появлении наименования конкретного блюда, раскрывают грани, связанные с этнопсихологией. По всей вероятности, у этноса не было необходимости придумывать новое наименование, если названия компонентов, составляющих блюдо, в языке уже имеются. Таким образом, наименования кушаний в языке зачастую возникали по пути наименьшего сопротивления. С другой стороны, нет необходимости гадать, из чего и как приготовлена еда: само название практически все расскажет о блюде.

Подобный подход к наименованиям очень актуален для коми-пермяцкого языка. Возьмите наименования растений, наименования насекомых. Разве есть в нашем языке варианты типа колокольчик, ромашка, пиявка, тля. Нет. Зато есть сьöктантурун, пöдöмлечитантурун, рочдукатурун, кöчвиртурун, ванидзыв, турунсерöв и т. д. В информационном плане, семантически они более наполняемы, имеют большую нагрузку, чем русский вариант. Это также является результатом этнического мировоззрения, ищущего свои выходы посредством языка.

Необычайно тонко наш национальный менталитет реализуется при передаче таких понятий как свой/чужой, родной/неродной. Выше она уже слегка проявлялась. Приглашая к себе в гости родственников, близких друзей, употребляем глагол корны (кори вовлыны, кори пыравны, кори гöститны, в конце концов), приглашая соседей, коллег нам хочется сказать рочалi. Заметим, что лексема роч лишь недавно стала употребляться в значении «русский», первоначальная ее семантика «чужой, инородный». Вот почему отрицательную коннотацию имеют выражения роч акань, роч бугыль. Выражение нiя талун рочöн баитöны  нас проинформирует о том, что близкие люди повздорили, поругались и пока не общаются. На первый взгляд может показаться, что в языке лексемы, отвечающей за понятие «чужой», вообще нет. Однако не может быть, чтобы этот смысл никоим образом не отражался в национальном языке. И в качестве подсказки, подтверждения этому, вспоминаются слова и выражения: кöдзытай «чужой отец, отчим», кöдзытзон «неродной сын, пасынок», быдтас «приемный сын», йöзладор «чужая сторона», йöзын овны «жить у чужих», йöз отир «чужие люди», йöз муас и гортiсь ракалö рад и др. В коми-пермяцком языкознании данное противопоставление – свой/чужой – никогда не являлось даже предметом внимания, вместе с тем, приведенные выше примеры транслируют народную мудрость и тонкую игру слов.  В самом общем виде можно сказать, что для любого говорящего и собеседник, и все лица, упоминаемые в его речи, должны обязательно оцениваться с точки зрения принадлежности или непринадлежности к одной и той же с ним группе. Понятия «своего» и «чужого» не абсолютны, а относительны. Как «свои» могут рассматриваться члены своей семьи в противоположность остальным людям, соседи в противоположность далеко живущим, уроженцы одной местности – в противоположность уроженцам иных мест, сотрудники своей фирмы – в противоположность персоналу иных фирм, люди одного пола – в противоположность иному полу и т. д. Каждый человек может для того же самого человека быть «своим» в одной ситуации и «чужим» – в другой. 

Есть также фольклористическое направление этнолингвистики, изучающее язык фольклорных жанров, ритуальные языки и т. п., направление, изучающее «картину мира» с подразделами «этнозоология», «этноботаника», семантические поля времени, пространства, цветообозначений, частей тела, терминов родства, антропонимии и т. п. Последние два пункта мы попытались здесь затронуть. Все эти направления ждут своего исследователя.

Последнее, на чем хотелось бы фрагментарно остановиться, это язык пословиц и поговорок. Жизненный опыт, накопленный многими поколениями, научил человека ценить время. Этой теме посвящены многие коми-пермяцкие пословицы: Кöр лиыс усьö, сэк и лиась «Когда камбий сходит, тогда его и снимай»; Кöр ниныс кульсьö, сэк и куль «Когда лыко сдирается, тогда и сдирай»; Симöтсö кульöны, кöр шедö «Бересту сдирают, когда отстает». Отвлеченная семантика (все надо делать вовремя) национальных паремий создана совершенно конкретной лексикой.

Лексический состав коми-пермяцких пословиц отражает необходимые, важные, актуальные для нормального существования реалии, в частности лыко, без которого трудно представить себе крестьянина коми-пермяка.   Специфика этноса не может заключаться лишь в реалиях, она и в душе народа. Так, существуют традиционные народные представления. И там, где коми-пермяк скажет: Кык нинкöм  –  гоз,  русскому человеку ничего не остается, как сказатьтой псловицы, что ы пословицы в словаре Даля., а р словаре  зыком и лаптя не сплетешь.  два сапога – пара. Существующее в когнитивной лингвистике понятие языковая картина мира в данной ситуации совершенно четко и конкретно «нарисовано»  разными  красками – ассоциациями. Никогда у коми-пермяка не возникнет аналогия с сапогами, и он не скажет, что кык сапог – гоз, и никогда русский не свяжет подобную ситуацию с лаптями и не произнесет: два лаптя – пара.

Но ведь не только лапти знал пермяк, была у него и кожаная обувь, к которой он относился по-особенному, приговаривая (чтобы самому не забыть и другому напомнить),  что нинкöм чаркилö абу ёрт «лапоть кожаному башмаку не пара». Русский человек замечал, что горшок чугуну (котлу) не товарищ и гусь свинье не товарищ или гусь козлу не брат и добавлял: сапог с сапогом, лапоть с лаптем.

Заметим: у этих разных по лексическому наполнению выражений одинаковый смысл. Но объекты (реалии), выражающие смысл, различаются на основании специфики культурно-хозяйственного типа. В таких реалиях и выражаются этнические особенности.

В заключение отметим, что этнолингвистика не конкурирует с лингвистикой и этнографией, с фольклористикой и культурологией и тем более с социологией, не вытесняет их, а является самостоятельной отраслью знания, комплексной пограничной наукой, стоящей на грани перечисленных наук, опирающейся во многом на их источники и достижения и пользующейся, как и многие другие современные научные дисциплины, комплексными методами.

Этнолингвистика занимается исследованием традиционной народной культуры и менталитета того или иного этноса. Это филологическая наука, использующая данные языка (общенародного и диалектного), фольклора, этнографии, истории, культурологии, художественной литературы, психологии и других гуманитарных дисциплин. Сегодня происходит интеграция наук, науки взаимодействуют между собой, и этнолингвистика – один из примеров такого взаимодействия. Каждый народ создает свою модель мира, определяет духовные и нравственные приоритеты, формирует этническое самосознание и систему жизненных ценностей. При этом язык, религия, антропологические признаки этноса могут повторяться у других народов, единственное же, что отличает не только армянина от финна, но и русского от украинца, – это духовная культура, насыщенная обрядами, ритуалами, верованиями, представлениями, находящими свое выражение, прежде всего, в языке и фольклоре.

Литература

1. Н. И. Толстой Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. – М., 1995.