КОМИ-ПЕРМЯЦКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА им. М.П. Лихачёва

Роман М.П. Лихачева «Менам зон» (Мой сын) в контексте пермских литератур
Пахорукова Вера Васильевна, профессор, Коми государственный педагогический институт, доктор филологических наук, г. Сыктывкар

Общей закономерностью литературного процесса довоенного и в значительной мере послевоенного времени является, обращение к истокам национальной культуры, к осмыслению диалектики взаимоотношений человека и власти, человека и природы, этноистории, этнографии и официальной концепции истории социалистического государства.

В. Белинский называл роман «эпопеей нашего времени», в которой всегда есть взаимосвязь личного и исторического, личного и общего, и на этом «оселке диалектической противоположности и диалектического единства индивидуального и социального, личного и сверхличного, отдельного и целого, духа и материи, человека и мира, отклоняясь то к одному, то к другому полюсу, веками оттачивалась структура романа».

Как известно, только с отделением индивида от коллективного сознания возможно возникновение романного мышления. В молодых же литературах зависимость от эпоса сохраняется не только в первых романах. Не случайно развитие крупных эпических произведений во многих литературах России характеризуется как движение от фольклора к роману. И в каждой из национальных литератур прежде всего молодые романисты обращаются к исследованию судьбы человека и его окружения в предреволюционные годы и в период гражданской войны. Пафос историзма определяет структуру романов удмуртов Д. Корепанова «Тяжкое иго», М. Коновалова «Гаян», коми-пермяков и коми-зырян М. Лихачева «Мой сын», В. Юхнина «Алая лента», мордвы Т. Кирдяшкина «Широкая Мокша», мари с. Чавайна «Элнет».

С именами Д. Корепанова, М. Лихачева, В. Юхнина связано рождение пермских литератур, ибо, как отмечает В. Кожинов, «возникновение романа есть возникновение не только прозы, но и литературы в собственном смысле слова». В. Юхнин, М. Лихачев, Д. Корепанов создали первые романы на основе письменного опыта, своеобразие их литературы определяется своеобразием литературного процесса. Первый удмуртский роман опубликован («Тяжкое иго» Д. Корепанова) в 1929 г., коми-пермяцкий роман («Мой сын» М. Лихачева) – в 1936 г., коми роман («Алая лента» В. Юхнина) – в 1939 г. Все три романиста проделали свой путь к крупному эпическому жанру. Еще до революции Д. Корепанов задумал историческую трилогию об удмуртских батырах, однако в ней писателю не удалось исторически правдиво отразить сложные межнациональные отношения. В романе «Тяжкое иго», обратившись к периоду христианизации удмуртов, автор убедительно показывает картины взаимоотношений крестьян с властями, с православной церковью, с природным миром. И хотя роман Кедра Митрея «Тяжкое иго» написан на основе архивных материалов, а романы М. Лихачева и В. Юхнина, по словам последнего, «родились из суммы впечатлений, вынесенных из среды, в которой родился и вырос писатель», они однородны по интерпретации действительности, по изображению народной жизни, по типу проблематики, подразумевающей «наличие в произведении доминирующей, генерализующей, централизующей проблематики или группы проблем, которые играют как бы руководящую роль, «предписывая выбор, расположение и соотношение художественных пластов, составляющих содержание произведения». Такой доминирующей проблемой, определяющей отбор фактор действительности, их расположение, приобретение ими «принципа индивидуальности», необходимого для художественного образа, является судьба народа, судьба отдельного человека в годы исторических потрясений. Характер социальных отношений изображен в соответствии с историческими документами, описанными Г. Верещагиным («Вотяки Сарапульского уезда Вятской губернии», 1889), П. Лупповым («Христианизация у вотяков в первой половине XIX века», 1911). Изучая исторические документы, Кедра Матрей стремится воссоздать ту картину жизни, которая могла быть в изображаемый исторический период: «Семь-восемь месяцев размышлял над этим материалом. Как подать его в художественном произведении? Какой была в то время жизнь?»

Сосредоточив все события вокруг главного героя Дангыра, автор первого удмуртского романа изобразил среду такой, какой она могла быть во время христианизации удмуртов. У нее свои представления о богатых и бедных, о добром и справедливом хозяине, о христианстве и язычестве. В «Тяжком иге» национальный мир создается, как и в коми-пермяцком романе, с опорой на народные представления о космосе и человеке. Антропоморфизм, языческие представления об окружающей среде отражены во всех элементах произведения.

Романная ситуация, то есть «расстановка и соотношение характеров и соответствующее этому расположение и взаимоотношение пластов содержания» с подробным воссозданием предыстории героев, описанием их среды характеризует именно начальный этап развития романных форм, когда в общей структуре произведения чрезмерно много разнообразных описаний, уточнений, этнографических подробностей, не всегда важных для обрисовки героев и окружающей их действительности. С опорой на традиции народного искусства, устной поэзии, письменный опыт литературы создает произведение, в котором объединяются категории сюжета, фабулы, обстоятельств, характера, стиля, жанра, «складывается с их помощью и живет законченное в себе, но бесконечно развернутое в мир художественное целое».

С первых страниц романа М. Лихачева «Менам зон» (Мой сын) задана тональность произведения, в котором отразилось «национально самобытное художественное видение мира», что, по мнению исследователей литератур Поволжья, характерно и для многих произведений татарской, чувашской, удмуртской, марийской прозы.

Картины описаний праздников: Троицы, Рождества, в которых переплетаются языческие и христианские обряды коми-пермяков, насыщены поэзией народной жизни, максимально приближенной к природному миру. Повествователь, которому близки и понятны обычаи, верования героев, в то же время выражает свое отношение к рождественским гаданиям, к праздничным хлопотам и заботам людей разных возрастов, к преданиям о чуди. Точка зрения повествователя и героев не во всем совпадает: «Коми морт бура веритő чуддэзлő да суседкоэзлő, куллезлő да вöриссезлő" (Коми человек сильно верит чудинам и домовым, водяным и лешим).

Подробное описание различных действий людей в период рождественских праздников проникнуто слегка насмешливым, иногда ироническим, отношением повествователя, который словно перепоручает выражение своего взгляда природе: «A месяц сверху улыбается, смеется над нами, серебряным кругом катится по темному, как опрокинутая чашка, небу и проливает свет на сверкающий бисером снег». Роман М. Лихачева подтверждает, конкретизирует, насыщает подробностями замеченное в начале века К. Жаковым «обилие остатков древней жизни» у пермяков.

Так же, как и первый удмуртский роман, произведение Лихачева невелико по объему. По изображению народной жизни, детальному описанию быта, обычаев народа, по емкости конфликта – это романы, которые отразили своеобразие национальных культур в период становления эпических жанров. Однако, ставя перед собой задачу создания широкой картины жизни народа, авторы еще не используют всех возможностей жанра романа, не развивают, не конкретизируют все сюжетные линии, все связи главных героев, лучших представителей народа. Во второй части романа «Мой сын» Лихачев описывает события империалистической и Гражданской войн, насыщает его большим количеством событий, которые нередко заслоняют личные судьбы отдельных персонажей. Думается, в таком общем охвате исторических событий сказался опыт писателей в жанре очерка. Ведь собственная национальная литературная традиция в 30-е годы была еще недостаточно развита. Лихачев непосредственно от очерков, рассказов, поэм перешел к созданию крупного эпического жанра, не случайно в издании 1936 года автор не указал жанра произведения. Такую же неопределенность жанра чувствовали зачинатель удмуртской прозы Д. Корепанов, произведение которого «Тяжкое иго» в разных изданиях называлось то повестью, то романом.

Как отмечает А. С. Зуева, «Дангыр несет в себе сознание человека, который «выламывается» из традиционного миропонимания и поведения». Герой Д. Корепанова   неотделим от взрастившей его среды, окружающей его природы (сцены поединков с рысью, медведем),  но  он поднимается до способности анализировать обстоятельства, оценивать свои действия, выразить свое отношение к происходящим событиям в селе Чебершур. Образ среды, созданный в романе «Тяжкое иго», формирует романную ситуацию, одна из главных особенностей, которой, по выражению А. Я. Эсалнек, «заключается в расстановке характеров таким образом, что обязательно дифференциация изображаемой среды и выдвижение на передний план... персонажей, чьи судьбы занимают основное внимание автора и воспроизводятся наиболее детализировано».

Но, несмотря на то, что первым романистам не полностью удалось реализовать богатые возможности жанра романа, оба эти произведения можно назвать этапными в становлении принципов реалистического искусства в молодых родственных литературах. Романы М. Лихачева «Мой сын», Д. Корепанова «Тяжкое иго» знаменуют собой первый этап в развитии крупных эпических форм в пермских литературах. Этот этап характеризуется введением в текст разнообразных сведений об этноистории, организацией образного мира с учетом архетипических сюжетов: медведя и человека, птицы, оленя и т. д. Так, в удмуртском романе имена героев идентичны с названиями птиц и животных. Дыдык – голубь, Пужей – олень, Кион – волк, а самый древний мотив медведя и человека – один из главных в зооантропоморфном образе пермского звериного стиля – будет входить как архетип тотемных первопредков в произведения большинства писателей. В художественной структуре первых романов значительное место занимают этнография и фольклор.

В дискуссии, посвященной закономерностям развития советских литератур (1971), что «сила и слабость романа в младописьменных литературах объясняется своеобразной функцией, которую выполняет он в постижении и осмыслении народной жизни. Роман берет на себя обязанности быть исследователем не только духовной ценности человеческой личности, но почти всех наиболее существенных сторон истории и философии своего народа».

История и судьба человека в предреволюционное десятилетие и в годы Гражданской войны воплощена в эпическом романе с объективированным повествованием, где взаимосвязи исторического события и поведения человека определяют в значительной степени и структуру произведения.

Жанровые признаки романа складывались под влиянием произведений русских писателей, в частности романа М. Горького «Мать». Ведь именно опыт русских писателей, творческая учеба у крупных художников слова, таких как М. Горький, А. Фадеев, М. Шолохов, способствовала выработке наблюдательности, проникновению в суть характеров. Нельзя не согласиться с исследователем поволжских литератур Н. Черапкиным в том, что «воздействие творческого опыта классиков, особенно М. Горького, сказывается в подражании, в воспроизведении сюжетных схем и заимствований отдельных образов и художественных деталей». Первый коми-пермяцкий роман («Мой сын» М. Лихачева) со всей очевидностью обнаруживает следы влияния М. Горького, особенно при изображении социальной характеристики главного героя Мироша. В процессе перевода романа Горького на коми-пермяцкий язык М. Лихачев уже начал обдумывать свое произведение, в котором молодой прозаик первым в коми-пермяцкой литературе начал исследование жизненных судеб героев, выбравших путь борьбы и страданий ради всеобщего счастья на земле, как тогда верилось героям и автору – М. П.  Лихачеву, учителю, просветителю, погибшему, как и автор первого удмуртского романа, в годы культа личности Сталина.

История коми-пермяцкого народа дает богатейший материал для художественного исследования. Известно, что коми-пермяки, крепостные графа Строганова, не раз поднимались на борьбу против помещика. Этот протест нашел даже отражение в коми-пермяцком богатырском эпосе (предания о Пере-богатыре). Лихачев создал свой роман не на основе архивных источников, а на материале своей жизни, собственных наблюдений.

События в романе «Мой сын» охватывают предреволюционное десятилетие и годы Гражданской войны. В конкретных человеческих судьбах молодой автор стремится отразить важнейший переломный момент истории своего народа.

Как и другие молодые писатели, делегаты Первого Всесоюзного съезда писателей, в частности автор первого удмуртского романа Д. Корепанов, коми поэт и прозаик В. Чисталев, М. Лихачев после личной встречи с А. М. Горьким, имевшим тогда среди писателей огромный авторитет, искренне стремился осваивать принципы нового творческого метода, показывать путь в революцию угнетенных, изображать жизнь «в революционном движении». Он и произведение свое назвал «Мой сын», подчеркивая тем самым, что именно бедняк Мирош выведет всех на «широкую счастливую дорогу».

Характер романной ситуации М. П. Лихачев обозначает с первых глав своего произведения, выделяя героев, судьбы которых будут предопределять протяженность времени, необходимого для раскрытия их характеров, мотивировки их поступков, нравственного и психологического состояния. Отец и сын, мать и дитя – эти образы организуют эпический и лирический планы изображения. Авторский угол зрения, как известно, проявляется в каждой детали произведения, именно в изображении судьбы матери и сына достигается эпическая полнота и лирическая наполненность. Автор словно берет под защиту красавицу-батрачку от людской молвы, согласно которой внебрачный ребенок – «мирской сын», своим рождением обречен на унижения.

Он с большим сочувствием пишет о своей героине, восхищается красотой девушки «с русыми волосами до пояса и черносмородиновыми глазами», призывает на помощь краски природы, чтобы описать чистоту ее первого чувства, с большой болью пишет о всех испытаниях, выпавших на долю этой многострадальной женщины, от которых она падает, «как ветром сломленная пихта, как острым серпом срезанный колос». Одно утешение в эту жизненную непогоду поддерживает Öкуль – радость матери, вырастившей сына, вставшего на защиту всех угнетенных и униженных. Начиная с описания предыстории героини, автор постоянно подчеркивает важность традиций, жизненного уклада, быта во взаимоотношениях людей деревни, в создании всех героев романа – Öкуль, Мироша, Чебрень Егора, Яран Гаврила, Гунда Ваврея. «Мирош – мирской сын» – под таким названием роман М. Лихачева опубликован на русском языке. Заглавие произведения подчеркивает, что с самого рождения формирование характера Мироша будет происходить у всех на глазах, на миру, так решает людская молва: «Если девушка родит ребенка без мужа, никто его не назовет по имени, для всех он будет мирским, мирошко. Тяжело такому мальцу живется... Вот уже десять лет мальчику Öкули, и поп его окрестил Мироном».

«Строение образа, – как пишет А. В. Чичерин, – основано на статическом и динамическом портрете, на живой речи, диалогической, монологической, внутренней речи, на изображении человека в действии, причем кульминационный пункт повествования обычно совпадает сосредоточием самой человеческой жизни. Эти слова исследователя могут быть полезными не только при исследовании русской классической литературы, так как молодые авторы, создавая первые крупные произведения в национальных литературах, учились строить фразу, формы повествования и, конечно, образ, переводя произведения русской и зарубежной классики на родной язык. В частности, автор первого коми-пермяцкого романа перевел на коми-пермяцкой язык «Избранные стихотворения» А. Пушкина, «Сказку о рыбаке и рыбке», поэму Н. Некрасова «Мороз, Красный нос», романы М. Горького «Мать», Н. Островского «Как закалялась сталь».

В романе «Мой сын» каждый герой имеет свое лицо. И хотя большинство портретов статично, а найденные автором детали не всегда подчеркивают внутреннюю сущность человека, они, как правило, выражают эмоционально-экспрессивное отношение к изображаемому персонажу. Мирош появляется на страницах романа десятилетним мальчиком с лицом цвета земляники и кумачовой рубашонке, Öкуль, его мать, молодая женщина-красавица с глазами, напоминающими черную смородину. Мариш, любимая Мироша, похожа на кудрявую березку. Любимые герои Лихачева естественны в своем поведении, как окружающая их природа.

Их антиподы сравниваются не с живой природой, а с предметами, сделанными из живых прежде растений, деревьев, зверей и птиц. Яран Гаврил, на полях и лугах которого поденщичают мать с сыном, наделен таким внешним обликом: «Кузь сiя вőлi мыгőрнас –  стожар сувда – да вőснит, кыдз ректан. Юрси шпынőн, тош ур бőжőн. Коккез майőггезőн мőртчисő муő...» («Длинный он был ростом, со стожар, и тонкий, как мотовило. Волосы дыбом, борода беличьим хвостом. Ноги кольями воткнулись в землю». Так может выглядеть и очень добрый человек, но вот упоминание о «кошачьих глазах», которые «шилами» шныряют вдоль полосы поля, высматривают, кто в хвосте тянется, кто какие снопы вяжет, вовсе не случайно.

Перед тем, как нанять поденщиков, Яран Гаврил очень обходителен. Но на поле не даст лишней минуты отдохнуть, а к вечеру сам берется за серп и, похваливая прохладу, заставляет поденщиков работать до ночи, попрекая куском хлеба: «Мирош, ты в хвосте остался. А ужин ведь в конце сжатой полосы». А когда батрак приходит от имени новой власти за зерном, Гаврил ласково называет его «Мирошенька», не забыв, однако, под полой спрятать острый топор.

Старшина Пасьторов вызывает тоже эмоционально-оценочное отношение внешним видом, вызывающим ассоциации с неживой природой: «Пеллезсис и нырсис сылőн чур видзőны гőннэз, кыдз резьдőм подушкаись» (Из ушей и носа торчали волосы как перья из  распоровшейся подушки). И читательское внимание, останавливаясь на таком неожиданном сравнении, уже мало реагирует и на «высокий рост», «суконный шабур», и на новую медаль, знак власти. Представители волостного начальства мало индивидуализированы. Все они дополняют друг друга и выступают как будто в одном лице. Главная задача и Пасьторова, и Сюлепеткина, и земского начальника - держать в кулаке народ, показывать перед ним свое мнимое величие. Как из-под земли вырастает в день Троицы среди красоты и веселья «маленький, с угловатым лицом, бритый человечек» и распоряжается: «Кто велел так поздно веселиться, а? Спросили разрешения начальства? Арестую всех, в тюрьме сгною!..» Но тут увидел Сюлепеткин плачущую красавицу Őкуль – сердце зашлось. Быстро сообразив, что можно ей пообещать защиту, сманивает ее в участок и... глумится вместе с Чебрень Егором.

Облик урядника во всех эпизодах обрисован сатирически, с элементами гротеска.

Земский начальник – тоже ничтожный человечек. Думается, это не случайная деталь – «учőтик морт» («маленький человечек») – не просто маленький ростом, а незначительный человек, который, однако, имеет право «клевать людей, как ястреб», «больно стричь словами» и защищать местную власть – Сюлепеткиных и Пасьторовых – от «темных, грязных» крестьян.

В изображении единомышленника Яран Гаврила белогвардейского офицера нет полутонов. Белогвардейцы изображены с точки зрения противников белого террора, обрисованы так же сатирическими средствами, как и в коми романах Я. Рочева «Кык друг» (Два друга); «Изьва гызьő» (Ижма волнуется), «Му вежőм» (Светопреставление), г. Федорова «Кыа петiгőн» (Когда наступает рассвет). Варианты ответа на вопрос о народной судьбе в период революции и Гражданской войны даны позже, в романах 80–90-х годов.

В формировании жанровой структуры романа участвует народная поэтическая традиция, соотнесение с которой созданного автором образа объективной действительности способствует эпической полноте произведения.

Чтобы показать своеобразие окружающей среды, сформировавшей характеры героев, писатель обращается к этнографическим подробностям, описывает национальные обычаи, вводит предания о чуди, показывающие остатки языческого мировосприятия в сознании людей. В Троицын день молодые по связанным верхушкам березок предугадывают будущее замужество, а девушки украшают березку, играют вокруг нее: «Мőдőтiсő сiйő ленточкаэзőн, чышьяннэзőн, цветтэзiсь керőм юркытшшезőн. Дзик ловья сулалő том отир одзын кыдзокыс, оз вермы вежőртны, мыйлő сiйő мőдőдiсő, пасьтőтiсő» (Нарядили ее ленточками, платками, венками, сделанными из цветов. Словно живая стоит перед молодежью березка, не может понять, зачем ее так наряжают, одевают). Этот обряд, один из обязательных моментов празднования Троицы, меняется со временем, повествователь словно сам в недоумении, он современник героев, многого не может объяснить в этом обращении молодежи к дереву, но точно обозначает это действие словом «поверье» и уводит читателя в недалекое прошлое в поисках связи между человеком и деревом, в данном случае с березой: «Старушка Котiпелика вспоминает, как ее дедушки и бабушки праздновали Троицу (Стречалун), только, может, несколько иначе: они плакали перед березой, просили у нее как у бога благополучия в жизни, в хозяйстве».

По древним представлениям коми, первоэлементы мира - солнце, вода, земля, дерево. Говоря о чертах языческого миросозерцания коми, ученые отмечают постоянную соотнесенность, зависимость дерева и человека: Ен (Бог) сотворил человека, по мнению зырян, «от соединения дерева с травой», а незаконнорожденного ребенка люди называют «чуркой» – чурбаном (букв.: обрубок дерева). В. Налимов в статье «Некоторые черты языческого миросозерцания зырян» приводит текст песни, отражающий жизненные перипетии незаконнорожденного: «Я, несчастный, скитаюсь по земле, родился от дерева и травы».

В произведении М. Лихачева изображена жизнь несправедливо обижаемого «мирского сына» Мироша. В тексте после описания-воспоминания о священной когда-то березе автор возвращает читателя в современность – здесь же около праздничного хоровода вокруг разнаряженной березы Мирош проходит первые уроки жизни. Незаконнорожденный, несчастный, гонимый сверстниками Мирош, впоследствии ставший защитником не только своей матери, но и других обиженных, угнетенных.

Как уже отмечали, при работе над своим произведением М. Лихачев ориентировался на роман Горького «Мать». Это влияние, как нам представляется, больше ощутимо во второй части романа, где идет речь о проникновении идей революции в деревню из города, от рабочих-большевиков. Страницы же, посвященные событиям Гражданской войны, продолжают раскрытие уже наметившегося развития идеи «не творческой, не художнической, а идеологической, мировоззренческой, партийной природы «новой», «пролетарской» литературы». Мирош, поверивший в правоту большевиков, ни на минуту не задумывается в правоте своих поступков в борьбе (боях) по время Гражданской войны, находит, как пишет Лихачев, «широкую дорогу и легко, со светлыми думами шагает вперед».

Повествование первой части романа неторопливо, спокойно, размеренно, оно передает размеренный ритм жизни деревни со своим круговоротом жизни, определяемым движением времени по циклическому кругу, который характеризуется в произведении и календарно-обрядной поэзией.

Как бы ни был беден, угнетаем человек, в его жизни, труде всегда обнаруживаются поэтические черты. Тяжелый изнурительный труд выматывал силы, высасывал все соки, однако, в труде была и своя поэзия. В темные осенние вечера молодежь устраивала посиделки по обработке льна, где звучали коми песни, «проникавшие в сердце, поднимающие грудь, рождающие различные мысли». Эти осенние посиделки за прялкой и с щеткой для расчесывания льна были и клубом, и театром, и местом встреч, и местом обитания удивительных существ, имеющих прямое отношение к космогоническим мифам, согласно которым на земле правят «Ен и Омőль..., два брата, два противоположных начала: жизни и смерти, добра и зла, правды и неправды, дня и ночи». Эти «нижние пласты словесности, отражающие представления народа об устройстве космoca», в произведение Лихачева включены в конечном счете не для характеристики темноты, невежества, предрассудков людей, как нередко трактовалось в советском литературоведении, а для выявления склада мышления, национальной модели мира.

Лихачев не скрывал, что «коми-пермяк сильно верит в существование чуди, домовых, водяных, леших». Он с доброй улыбкой пишет о рождественских гаданиях, о том, как топчут чудь, гонят ее в речку, о страхах девушек, где в шутку, где всерьез опасающихся «маленьких людей», как в некоторых преданиях· представлена чудь «маленькие-маленькие человечки, похожие на месячного ребенка. Они зерно выращивали, а жали-убирали его шилом: не было у них серпа...».

Авторское повествование то объективно, то пронизано иронией, лиризмом. Интонация меняется не только при характеристике разных героев, но и одного и того же лица.

Ориентация на народное представление о добре и зле, красоте и уродстве, о происходящих событиях выражена в речевой стихии Гунда Ваврея, Яран Гаврила, повествователя.

Гунда Ваврей до революции не имел столько сил, как Яран Гаврил, Чебрень Егор, и не был настолько беден, чтобы идти к ним за помощью. Завистливо оглядывая земли соседа Яран Гаврила, Ваврей иронически говорит о своих лугах: «Őвтам-керам бőра, орлалам кőчка юрресő» («Помашем опять немного, посрезаем головки кочек»). Сам про себя похваливает такого хозяина: «Чорыта стожар кокыт мőртчőтő хозяйствоас пиннесő» («Крепко длинноногий вгрызается в хозяйство»).

В беседе с Яраном и Чебрень Егором он поддерживает их. И опять иронически, но теперь уже в адрес поденщиков, изрекает: «Мед пöт вőлi дзез, вынтő буражык пес» («Хочешь быть сытым, не жалей сил»). Это изречение, пожалуй, звучит издевательски. Ваврею известно, что большинство поденщиков трудится даром, отрабатывает прежние долги, тем временем попадая в новую кабалу.

Ему приятно поражение Сiсьпелева, лесного объездчика, литературного собрата героя К. Жакова, зорко следящего за всеми, кто без билета осмелится в лесу «лыко драть или веники ломать». Ваврей злорадствует над объездчиком, прячется в огороде, чтобы не попасть в свидетели, позже ради табака приходит записываться в Красную Армию, пытается найти общий язык с белым офицером, снова проявляя неизменную любовь к острому слову, шутке-прибаутке, частушке: «То эд оланыс, мокась, бырис табакő вопотки, гортын колис отопки» (Вот ведь жизнь чертовая, табак скурился, дома остались изношенные лапти). Фольклорные реминисценции, аллюзии в речи Гунда Ваврея придают его высказыванию экспрессию.

Широкое использование фразеологизмов, поговорок, тропов придает языку романа образность, выразительность, лаконичность: «Кок чуннез вылын талун контрасисő и старшина, и писарь, и урядник» (На цыпочках сегодня бегают и старшина, и писарь, и урядник); «Виа бордőн кыдз мальштiс, висьталiс Гаврил» (Как масляным перышком смазал, сказал Гаврил); «Ма поэзэз жő унажыксő кошшő» (Медовые места ищет больше, чем косит); «Коса йылас эд нянь кусőкыс» (Кусок хлеба ведь на кончике косы).

В романе автор не выступает открыто, но его оценка, его позиция ощутима в каждом отрывке текста, в том, как раскрывают суть про исходящего и суть человека факты и язык произведения.

Обращаясь к выразительным средствам народной речи, автор создает произведение, народное по своей структуре, духу, языку. Важнейшим составным элементом его образной системы являются тропы: олицетворения, метафоры. Сравнением, основанном на сопоставлении одного явления с другим, очень широко пользуется писатель. Все познается в сравнении, однако познавательный результат достигается лишь в меру общепонятности, общепризнанности, общеразумности сравнения. М. Лихачева по праву можно отнести к тем «талантливым литераторам, которые владеют приемами наблюдения, сравнения».

Большинство его сравнений близки и понятны коми-пермякам, ибо отражают их обычные представления, установившиеся традиции и способствуют созданию картины повседневного быта: «Вőрыс кыссьö конечтőм лőз кушакőн, и мича пыдőстőм небоыc бекőр пыдőсőн каспőвтő мусő» (Лес тянется бесконечным синим кушаком, и ясное бездонное небо дном голубой чашки окаймляет землю); «Егор, кыдз чőвпанiсь нянь шőрőм пельдőтчő Öкуль дынiсь» (Егор, как ломоть каравая, отделяется от Öкули); «Тшакыльőн путшалőны юрас думаэз» (Клубком разматываются мысли в голове); «Челядьыс горзiсő кыдз дзеллез пурт увтын») (Дети плакали, как ягнята под ножом).

Сравнение – одно из важнейших средств характеристики героев. Сюлепеткин перед земским начальником стоит, «как в землю воткнутый стожар», перед Ефремом «корчится, как муха на огне». Чебрень Егор, любимый Öкули – красавец, но его отношение к девушке, как лисы-плутовки к курочкам: «пристает он, словно лиса кружит возле куриного хлева». Слова старшины клонили Мироша к земле, «словно ветер сгибал молодую тонкую березку".

Большинство сравнений отличается свежестью, оригинальностью. Некоторые из них существуют не отдельно, а в составе метафор, олицетворений. «Уна рőма краскаőн opcic рытся небоыс, бытьтő кыдз őмидзаинő пуксис мыдзőм шондi» (Разноцветными красками играло вечернее небо, как будто в малинник село усталое солнце); «Чочком сюрőн быз-быз, кыдз видзчисьтőм гőсь, мыччисис тőлiсь» (Белым рогом, как нежданный гость, показался месяц). Вводя в состав метафоры сравнение, автор создает усложненные тропы, которые передают естественность слияния человека с природой. При создании образа природы автор учитывает «анимизм песен», который выразился, по мнению А. Микушева, «не столько в уподоблении человека природе и ее одушевлении, сколько в приравнивании их друг другу». Олицетворение, исходящее от фольклорной образности, способствует созданию определенной поэтической тональности описаний: «Шондi мышкыртiс юрсő вőрлань, бытьтő мыдзőм богатырь кошшис шоччисянiн эна лőз кудриа паськыт вőрреза ольпась пыл» (Солнце склонило голову к лесу, будто уставший богатырь ищет отдых на постели синекудрого лесного простора). При характеристике танца девушек, передаче естественной, неотделимой от природы картины Лихачев снова сравнивает человека с природой и явлениями: «Девушки плывут в танце, как утки по воде».

Атмосферой радости, непринужденного веселья проникнуто ожидание вечера в Троицын день. Когда солнце устало, подобно людям, и «село будто в малинник», на смену дню, который уже «на все происходящее смотрел одним глазом», неожиданным гостем появляется «месяц-рог», зажигаются «звезды-искры», как в сказке возникает движущийся круг девушек: «Кытшыс паськыт, уйőны сы кузя, кыдз уткаэз ва кузя, чатыртыштасő юрнысő, чеччőвтыштасő, чывк бергőтчыштасő да бőра одзлань» (Круг широк, плывут по нему девушки, словно утки по воде, приподнимут головы, подпрыгнут слегка, хлопнут в ладоши, повернутся кругом и снова вперед). Весь строй фразы, лексический подбор, в частности повторение в глаголах суффикса «ышт», обозначающего неполноту действия, передают плавность танца, его своеобразную прелесть.

Звездное небо и девушки в танце составляют одну поэтическую картину, противоестественность появления пьяного урядника подчеркнута контрастным сравнением: «Как из-под земли выросли новые люди: урядник Сюлепеткин да Чебрень Егор».

Выразительным средством косвенной характеристики Öкули, помогающим передать ее внутреннее состояние, выступает образ весны: «...Вőлi пыдőстőм, югыт небоа лун, вőлi сэтшőм кад, кőр горзiс муыс шоррезőн, а туйез кывтiсő тулысся ваэзőн.., потiс пу вылын лист, муыс лолалiс пыдына да кокнита. Сiя асылő Öкульлőн чужис мамлőн радейтőм» (...Был день бездонного ясного неба, было такое время, когда плакала земля ручьями, а дороги омывались весенними водами... на деревьях появлялись листочки, земля дышала глубоко и легко. В это утро родилось у Öкули материнское чувство). Пробуждение весны и рождение новой человеческой жизни – эти два явления очень близки, они раскрывают и дополняют друг друга. Молодость, первое чувство и радость материнства напоминают ей весну, а ушедшее счастье – полет листьев в осеннюю ветреную пору.

В языке романа разнообразны функции глагола, который обладает богатыми возможностями и как средство передачи движения, и как средство создания образа действия. Фраза обычно держится на нескольких глаголах, один из которых несет основное значение, другие уточняют или усиливают значение первого: «А эта думаыс йиджис пыдына сьőлőмас, поздiсис сэтчин да кольччис колана могőн» (Эта мысль глубоко проникла в сердце, уместилась там и осталась). Глагол «йиджис» (проникла, просочилась) несет основную смысловую нагрузку, остальные уточняют (детализируют) его значение. «Мырсьő Мирош, öстатки вынсő őктő – вőтчő гыриссез сьőрő жő. Ньылőмыс дзуллясьő кымőс вылас, вотялő - юкталő мусő, пырő синнэзас да бура нiйő сёйő, тырппез вывсис павкő őмас, солася-сола, эшő бураджык пакмőтő ом пытшксő» (Мирош из сил выбивается, последние силы собирает – догоняет взрослых. Пот струится по лбу, капает поит землю, попадает в глаза и сильно есть их, с губ проникает в рот, соленый-соленый, и еще сильнее вызывает жажду). В приведенной фразе как бы два ряда глаголов, расположены они по степени нарастания действия: «дзуллясьő-вотялő-юкталő» (струится-капает-поит); «пырő-сёйő-пакмőтő» (заходит-ест-сушит). Такое нарастание подчеркивает и синтаксический строй предложения – последний, самый сильный глагол, выступает в роли обобщающего слова.

Эта фраза дает представление и о синонимическом богатстве глаголов. Степень усталости Мироша передает длинный ряд глаголов с постоянно усиливающимся действием «(Ньылőм) дзуллясьő, вотялő, юкталő, пырő, павкő, пакмőтő» ((Пот) струится, капает, поит, заходит, ест, попадает, сушит). Необходимо отметить, что вне контекста некоторые глаголы кажутся не синонимичными, так как употреблены в переносном смысле: «пот поит землю, ест глаза, сушит во рту».

Переносное употребление слов, в частности глаголов, характерно для языка произведений М. Лихачева. Часто, уточняя значение основного глагола, автор приводит метафорическое выражение, которое тоже является синонимом: «...Букваэз, кыдз кодőсь, пиньласьőны őтмőдőрő, важ стынőн вевттьőны бумагасő» (Буквы, как пьяные, кривятся в разные стороны, старой изгородью покрывают бумагу).

Выразительны парные глаголы. В них один глагол употреблен в прямом значении, другой способствует передаче звуков, жестов, то есть создает образ действия: «шваткöны-кыйőны нинкőммез» (стучат-плетут лапти); «марскő-сёйő турунсő» (хрустит-ест коса траву); «патькő-визывтő вотьваыс» (капает-течет дождевая вода).

Большинство глаголов, обозначающих образ действия, образовано от изобразительных слов, которыми коми язык необыкновенно богат. Фразеологические выражения, поговорки, изобразительные слова, существовавшие в основном в устной речи, зазвучали со страниц романа, помогли автору создать «литературное произведение, которое воспринимается массами, находит в них живой отклик». Лихачев не только чуток к народной речи, опыт поэта сказался в прозе при создании своих афоризмов: «Гов мортлőн вексő кőс няньсорőн ва, а унажык эшő сэтчő – курыт синва» (У бедняка весь век хлеб с водой, а еще больше тут горькой слезы); «Эх-ма, томся кадыт эд – чőскыт ма» (Эх-ма, пора молодости – сладкий мед).

Во второй части романа, передавая дыхание более динамичного, чем прежде времени, автор обращается к русским фразеологизмам, созданным в то горячее время. Мирош, попав в засаду, говорит: «Кык смертьлő не лоны, а őтiксянь нем повны» (Двум смертям не бывать, одной не миновать).

Роман невелик по объему, хотя и богат событиями, которые иногда заслоняют личные судьбы отдельных персонажей.

Но, несмотря на это, роман «Мой сын» – лучшее произведение коми-пермяцкой прозы 30-х годов. М. Лихачёв сумел создать реалистическое произведение крупного жанра. Впервые в молодой литературе раскрывается путь развития характера человека – борца, человека-деятеля.

Литература

1. Кожинов В. В. Происхождение романа / В. В. Кожинов. – М., 1963. –  С. 356.
2. Ермаков Ф. К. Путь удмуртской прозы / Ф. К. Ермаков. – Ижевск, 1975. – С. 26.
3. Литературно-мемориальный музей им. И. А. Куратова, научно-вспом. фонд, инв. N 108.
4.  Эсалнек А. Я. Об особенностях романной структуры // Принципы анализа литературного произведения. – М., 198 – С. 95.
5.  Ермаков Ф. К. Указ. соч. / Ф. К. Ермаков. – С. 26-27.
6.  Эсалнек А. Я. Указ. соч. / А. Я. Эсалнек. – С. 99.
7. Палиевский П. В. Литература и теория / П. В. Палиевский. – М., 1972. – С. 5.
8. Лихачев М. П. Менам зон / М. П. Лихачев. – Кудымкар, 1959. – С. 115.
9. Лихачев М. П. Там же. – С. 116.
10. По Иньве и Косе (у пермяков) : этнографический очерк // Жаков К. Ф. Под шум северного ветра / К. Ф. Жаков. – Сыктывкар, 1990. – С. 311.
11. Зуева А. С.  Поэтика  удмуртского  романа / А. С. Зуева. – Ижевск, 1984. – С. 33.
12. Эсалнек А. Я. Указ. соч. / А. Я. Эсаленк. – С. 99.
13. Закономерности развития советских литератур (Роман в младописьменных литературах) // Вопросы литературы. – 1971. – N 9. – С. 3-56.
14. Черапкин Н. И. В братском содружестве / Н. И. Черапкин. – Саранск, 1969. – С. 11.
15. Лихачев М. П. Менам зон / М. П. Лихачев. - Кудымкар, 1959. - С. 80.
16. Лихачев М. П. Там же. – С. 80.
17. Чичерин А. В. Ритм образа. – М., 1980. – С. 45.
18. Лихачев М. П. Там же. – С. 120.
19. Лихачев М. П. Там же. – С. 94.
20. Лихачев М. П. Там же. – С. 83.
21. Налимов В. Некоторые черты языческого миросозерцания зырян // Дыхание Пармы : книга об искусстве и литературе народа коми. – Сыктывкар, 1991. – С. 12.
22. Архин И. И. Ещё раз о том, что такое «советская литература» и был ли «расцвет искусства» // Литература в школе. – 1996. - N 3. – С. 46.
23. Лихачев М. П. Там же. – С. 216.
24. Сидоров А. С. Идеология древнего населения коми края // Этнография и фольклор коми.  – Сыктывкар, 1972. – С. 20-23.
25. Гачев Г. Национальные образы мира. – М., 1988. – С. 52.
26. Климов В. В. Оласö да выласö (Жили-были: коми-пермяцкие сказки, легенды, сказы...) Т. 1. Кудымкар, 1990. – С. 281.
27. Горький М. О литературе. – М., 1953. – С. 568.
28. Микушев А. Указ. соч. – С. 35.
29. Толстой А. Борьба с формализмом и натурализмом // Русские писатели о языке. – Л., 1954. – С. 377-378.