КОМИ-ПЕРМЯЦКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА им. М.П. Лихачёва

*Научный руководитель – д.ф.н., профессор кафедры новейшей русской литературы Пермского государственного педагогического университета Т. Н. Фоминых

А. Л. Утробина

Выпускница коми-пермяцко-русского отделения филологического факультета

Пермского государственного педагогического университета

Данная статья посвящена драматургии Марии Фёдоровны Сторожевой (1930–1980). Сторожева – известная коми-пермяцкая актриса и драматург, прожившая короткую, но яркую жизнь. Выпускница Кудымкарской театральной студии (1947), она работала в театрах Киева, Даугавпилса, Курска, Москвы. Склонности к литературному творчеству привели Сторожеву в Литературный институт им. А. М. Горького (1956). Ее первая пьеса «Троицын день» (1956), с которой начинающий драматург приехала в столицу, была поставлена на сцене первого Московского областного драматического театра. Написанная в 1960 г. пьеса «Шесть тополей» стала ее дипломной работой. Сторожевой принадлежат более двух десятков пьес («Входя в этот дом», «Волчьи ягоды», «Дочь Седого Тумана», «Хата с краю», «Колдуны», «Укравшие покой», «Грешница» и др.). Больше половины из них увидели свет рампы в ее родном Кудымкарском театре. Сторожевские пьесы ставились также в театрах Казани, Уфы, Вологды, Тулы, Рыбинска и Улан-Удэ; «Хата с краю» была показана по центральному телевидению. Примечательно, что Сторожева писала на русском языке, хотя была коми-пермячкой по национальности. Это не помешало ей найти признание среди земляков. Она хотела, чтобы её пьесы были прочитаны и русским читателем.

Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть основные темы и образы драматургии Сторожевой. Работа является первым опытом монографического освещения творчества коми-пермяцкой писательницы.

Хронологически драматургия Сторожевой совпала с «новой волной» прозы о деревне, «деревенской прозой», влияние которой было значительным как на литературу второй половины ХХ века в целом, так и на творчество отдельных писателей [3]. Сторожева оказалась в числе тех авторов, кто испытал это влияние на себе, что ее личных заслуг, конечно же, не умаляет, а только служит основанием для того, чтобы вписать ее драматургию в контекст самого яркого литературного явления эпохи.

Речь идет не только о тематической общности ее пьес, посвященных современной деревне, с прозой «писателей-деревенщиков». Сходство носило типологический характер. Рассмотрим его в ходе анализа наиболее известных произведений Сторожевой. Подчеркнем, что в ее пьесах показана коми-пермяцкая деревня. Она, хотя и немногим, отличалась от русской, тем не менее, имела свою специфику, которая, как кажется, и обусловила особенности аранжировок известных образов и мотивов, предложенных коми-пермяцким драматургом.

«Деревенщики» вернули в литературу тип героя-праведника. К данному типу относится Федор из пьесы Сторожевой «Шесть тополей». Он глава большой семьи, из «породы» «хранителей» традиций. Федор много лет «лес валил, плоты гонял, «горя и радостей перевидел вдосталь». Для него превыше всего «честь, гордость рабочего человека», он ненавидит нечистых на руку людей. Односельчанину Трофиму, из-под полы торгующему государственным строевым лесом, он заявляет: «И все равно я богаче тебя! Сундуков с барахлом не нажил, но богаче! Хожу по поселку прямо, картуз на глаза не натягиваю. Тут все – мое. Каждый гвоздь, каждая тесинка. Мой труд, мой пот соленый – на каждом шагу здесь. Его не выбросишь, как сундуки твои да корзинки» [1; 53].

Всю жизнь Федор прожил там, где родился, где жили его предки. Он не хочет менять свою ветхую «избушку» на новый дом. Тем, кто советует ему пойти с «заявлением» к начальству, отвечает: «По мне, и эта избушка хороша. Здесь прожил жизнь, вас всех выходил… Отсюда Митрий на войну ушел… Тут мы с ним простились… Тут деды и прадеды жили. Вон дуб тот посадил мой дед, когда я только на свет появился… Вроде дуба врос я в эту землю. Всеми корнями. Пересаживать поздно…» [1; 11].

Дети «разлетелись» кто куда, и Федор живет мечтой «собрать» их всех. Своеобразным символом семейного единства выступают тополя, растущие рядом с его домом: «И отсюдова, от тополей, я не уйду! Всем смешно, что я вроде к дереву с лаской… А для меня они живые! Я их посадил. Росли дети, росли тополя… Митрий погинул… И тополь вроде бы стал для меня Митрием… И не могу я одного его оставить на берегу» [1; 44].

Как и в произведениях «деревенщиков», в пьесах Сторожевой значимым является мифопоэтический аспект. Примечательно, что Федор уподобляет себя и своих детей деревьям. В этом уподоблении сказалась фольклорно-обрядовая традиция, которой следует современный драматург. Не менее интересен и выбор деревьев, взятых для сравнения. Сравнивая себя с дубом, герой подчеркивает собственную твердость, жизненную мощь, даже величие. Ведь известно, что дуб считается царем древесного царства. Кроме того, народно-поэтическая традиция связывает с дубом представления о старости, отъединенности от бушующей вокруг молодой жизни [4; 47]. Федору семьдесят лет, на фоне молодого окружения он выглядит, как дуб, гордый, и одинокий.

Сравнение детей с тополями столь же примечательно. С тополем ассоциируется рыцарственная «стройность», устремленность в заоблачную высь. Такими – высокими, стройными, устремленными вверх – хотел видеть своих детей отец. Дерево в культуре символизирует жизнь. Дерево, оставшееся отцу вместо погибшего на войне сына, символизирует победу жизни над смертью, вечную память и вечную жизнь

К типу праведника можно отнести и героиню пьесы «Колдуны» Евдокию. Авторская ремарка характеризует Евдокию так: «…рано состарившаяся женщина». Она, как и Федор из «Шести тополей» живет мыслями о своих детях, хранит память о погибшем муже. В ее избе на стенке висят ходики, которые живущий с ней младший сын собирается сменить на «хорошие часы», а она отговаривает: «Пускай эти будут… Память об отце… Сам, по винтику собирал» [1; 175]. Ее глаза устали смотреть на дорогу, по которой ушел на войну муж и пропал без вести. Евдокия бережет его фронтовые письма и ждет, что «вот-вот он постучит в окно и скажет: "Здравствуй, мать, как сыновья наши?"» [1; 179].

По той же дороге, по которой некогда ушел муж, ушли и дети. Конечно, они у нее «не на войне», вот только не видит она их: двое старших сыновей давно уже стали городскими жителями, собирается в город только что пришедший из армии младший. Дети не балуют мать своим вниманием: за многие годы она не получила от них ни единой весточки. И сейчас они собрались вместе не столько по своей воле, сколько по необходимости. Один получил от дяди письмо со словами о том, что матери «очень плохо», и, решив, что «мать совсем хворая», приехал. Другой на два года отправляется в командировку в северную Африку, берет с собой жену, и мать понадобилась ему для того, чтобы оставить с нею детей. Ей больно слышать, как сыновья называют отцовский дом «гнилушкой». Она не хочет молчать, ибо «невысказанные слова камнем на сердце лежат».

Старшее поколение представлено в пьесах Сторожевой достаточно широко. Однако отнюдь не всех сторожевских стариков и старух можно отнести к типу праведников. Таких, как Федор или Евдокия, – единицы.

Как и в «деревенской прозе», в пьесах Сторожевой сюжетообразующее значение приобретает мотив отъезда / приезда (возвращения) в деревню. Среди сторожевских героев немало тех, кто по разным причинам оставил свою малую родину. Одни из них забыли свои корни и дорогу в отчий дом (как сыновья Евдокии, «в чинах и почете» живущие другой жизнью, далекой от той, что осталась в прошлом). Другие своей городской жизнью тяготятся. Например, брат Евдокии Александр. Пятнадцать лет назад он, отдав колхозу лучшие годы, ушел из председателей, обидевшись на односельчан. Александр обосновался в городской квартире со всеми удобствами, хотя связей с деревней не разрывал. Герой признается, что только здесь (в городе. – А. У.) он понял, что такое тоска. В финале он возвращается в деревню не «дачником», а членом колхоза, «рядовым армии села», надеясь, что ему еще удастся послужить на благо общего дела.

В пьесе «Шесть тополей» уходит из родительского дома дочь Федора Мария. Она мечтала о театре, но карьера певицы не состоялась: «Болела… пропал голос» [1; 16]. Не сложилась у нее и личная жизнь. Мария так «закрутилась, завертелась», что о матери вспомнила тогда, когда той уже давно не было в живых. В родных местах, у близких людей героиня ищет и обретает поддержку и надежду на прежде казавшееся таким несбыточным счастье.

Особо следует сказать о герое родом из деревни, стоящем на жизненном перепутье и не знающем, куда податься. Таков, к примеру, младший сын Евдокии – Евгений. Он осуждает дядю за то, что тот не может забыть патриархальной деревни. Евгений, отслуживший в армии сверх срока и имевший дело с новейшей техникой, убежден, что деревня не для него. Мы расстаемся с героем в тот момент, когда он еще не принял окончательного решения. Однако тот факт, что герой швырнул на землю ключ от дядиной городской квартиры – «ключ от легкой жизни», убеждает в том, что его выбор будет сделан в пользу «русского поля».

Говоря о типологической общности пьес Сторожевой и произведений писателей-«деревенщиков», следует сказать и об отличиях. Известно, что «деревенскую прозу» отличала трагедийность. В этой связи можно вспомнить, например, повести В. Распутина или В. Белова. Нельзя сказать, что этого качества пьесы Сторожевой начисто лишены, однако их «счастливые» финалы, являющиеся их важнейшей приметой, не отменяя трагедийности, заметно ослабляют ее.

Причина отмеченного явления нам видится в следующем. Сторожева как драматург испытала на себе влияние не только «деревенщиков», но соцреалистического канона. Отсюда ощущение двойственности, которое производят ее пьесы. С одной стороны, – внимание к народной жизни, народным характерам, острым социальным и нравственным проблемам, поэтизация природной жизни, одним словом – все то, что присуще лучшим произведениям «деревенской прозы»; с другой – стремление гармонизировать действительность, граничащее с ее «лакировкой».

В концовках подавляющего большинства сторожевских пьес торжествует нарушенная было гармония. Причем ее символом выступает не только семейное застолье («Шесть тополей»), будущая свадьба («Волчьи ягоды»), но и советская песня («Колдуны»), стихи, прославляющие Ленина и коммунистическую партию («Входя в этот дом»).

Следствием оглядки Сторожевой на соцреалистический канон являются «коррективы», внесенные ею в образ праведника. Так, Федор («Шесть тополей»), поначалу отказывавшийся от переезда в новое жилище, в итоге называет свой дом «халупой» и соглашается, что «дом нужен большой, просторный... С окнами на Каму, с паровым отоплением, может, и с газом…» [1; 59]. Представить, что подобного рода откровения могут принадлежать, например, распутинским старухам, невозможно.

Пьесы Сторожевой в своем подавляющем большинстве посвящены современности, что, как правило, подчеркивается их авторскими подзаголовками. Однако в литературном наследии драматурга есть и такие, действие которых происходит в прошлом. Это – «Троицын день (Ошкановы)» и «Синва» («Дочь Седого Тумана»). В «Троицыном дне» – перед нами ближайшее историческое прошлое (период коллективизации). В «Синве» («Дочери Седого Тумана») – давнопрошедшее время, время мифа, правремя.

Время действия в пьесе «Троицын день (Ошкановы)» 1929 год. Пьеса посвящёна теме острой борьбы с кулачеством. В этом произведении молодой драматург, опираясь на свои ранние деревенские впечатления, на рассказы людей старшего поколения, по-своему изобразила события двадцатилетней давности. По признанию автора, в пьесе ей хотелось показать тридцатые годы коми-пермяцкой деревни, зарождающую колхозную жизнь. В центре пьесы отец и сын Ошкановы. Семейный конфликт основан на социальном противостоянии, характерном для года «великого перелома». Изображая Ошканова старшего, автор реализует советский миф о кулаке-кровопийце, с обрезом в руках защищающем нажитое, не знающем жалости даже к младенцу. Все поступки героя не оставляют сомнений в том, что перед нами опасный враг: он гноит припрятанный в болоте хлеб, поджигает зерно, по его приказу убивают его собственного внука. Антиподом Петру Ошканову является его сын Александр, молодой, энергичный большевик, приехавший в свою деревню строить колхоз. Александр серьёзен и порывист, в своих решениях он сознательно вступил в ряды большевистской партии, не смотря на гнев и угрозы отца. Противоборство отца и сына привело к трагическим последствиям, к смерти ни в чём неповинного ребёнка. За ошибки старших платят дети такова художественная логика автора.

В пьесе, написанной в 1956 г., сегодня открываются смыслы, которые вряд ли имела в виду сама Сторожева. Прежде всего, понятно, что была своя правда и у кулака Ошканова. Она, не оправдывая его злодейств, позволяет увидеть и его драму, драму обманутого советской властью человека, откликнувшегося на нэповские призывы и пострадавшего за свою излишнюю доверчивость.

В этой связи его можно сравнить с Титком Бородиным, героем «Поднятой целины» М. Шолохова. Оба нажили богатство своим трудом, обоих раскулачили как врагов народа. Ошканов-старший, называя своего сына «портфельщиком», признается: «Был, этот …нэп. Мужику волю давали! Разводи хозяйство, коли ума хватит. Пожалуйста!.. А в хозяйстве мужицкий толк надобен. Дурак никогда не разбогатеет. А нонесь? С того, кто в поту ходил за сохой, кто ночи не спал, думавши, куда урожай девать, будут Васькам, Митькам, которы, окромя кошки, другой скотины не видали, давать наш хлеб?.. Редьку им с хреном!» [2; 13]. Высказывания Ошканова-старшего сходны со словами Титка, обращенными к Давыдову. Продолжая сравнение, можно заметить, что оба героя дискредитируются авторами. Шолохов «припоминает» своему герою мародерство, которым он занимался во время Гражданской войны, а Ошканов-младший упрекает своего отца в том, что он богатство нажил «чужими руками», держа работников в страхе.

Но главное, что сегодня обращает на себя внимание, это смерть ребенка в финале (в праздник Святой Троицы – Отца и Сына и Святого духа). Смерть ребенка в одной из абсолютно сильных позиций текста воспринимается как трагический символ. Смерть сына и внука Ошкановых указывает не только на невозможность семейного примирения, но и лишает будущего дело их обоих, как кулака, так и строителя новой жизни в деревне. «Троицын день (Ошкановы)» – одна из немногих сторожевских пьес с откровенно пессимистическим финалом.

Сторожева создавала не только реалистически-бытовые пьесы о деревне (многоактные или одноактные). Её перу принадлежат ещё и сказочные драматические произведения, в основу которых положен фольклор коми-пермяцкого народа. Одним из таких произведений является «Синва» («Дочь седого тумана»), увидевшая свет рампы не только Кудымкарского, но и Березниковского театров, а также Московского театра имени Н. В. Гоголя. Кроме того, «Синву», переведенную на коми-пермяцкий язык Федором Истомниным под названием «Дзор Туманлэн ныв», показывали на Международном фестивале в финском городе Нурмас[1]. Получился самобытный мюзикл, единственный в своем роде в репертуаре театра. «Синва» оказалась самой яркой «зарницей» в творчестве не только драматурга, но и коми-пермяцкой национальной труппы.

Повторим, в основе данной пьесы лежит коми-пермяцкая сказка. Сравним литературное и фольклорное произведения. Общими и в сказке, и в пьесе являются главные герои. Это – Пера богатырь и его возлюбленная Зарань – в сказке она дочь Солнца, в пьесе Синва – дочь Седого Тумана. Общей является цепь ключевых событий, в том числе и нарушение воли отцов. За нарушением запрета следует наказание. В обоих случаях на Землю спускаются холод и тьма. В финале и в сказке, и в пьесе Зарань (Синва) покидают Землю, оставляют своих детей и возвращаются на небо.

Наличие прямых перекличек между пьесой и сказкой не исключает и расхождений между ними. Так, если в сказке встреча героев происходит на небесах (богатырь Пера по радуге, как по мосту поднимается с Земли на небо), то в пьесе знакомство героев происходит на Земле (Пера сначала слышит голос Синвы, а потом видит её выходящей из-за кустов). В пьесе в роли врага выступает не только Туман, но и соперница Синвы – дочь Леса Чарби; вместе с Кэзэм она строит козни и препятствует очередной встрече Синвы с Перой. Если в сказке у Зарани нет помощников, то в пьесе Синве помогает старая Мыр.

Однако отмеченные расхождения, в конечном счете, оказываются несущественными. Пьеса совпадает со сказкой концептуально: и сказка, и пьеса о подвиге героинь Зарани, Синвы. Они приносят в жертву свою любовь к мужьям, детям во имя процветания народа Пармы. И дочь Солнца, и дочь Седого Тумана оказываются перед выбором: личное счастье или счастье народное, и та и другая отказываются от личного счастья ради благополучия народа. Обе покидают Землю вполне осознано, не являясь жертвами ни обмана, ни какого-либо другого злого умысла.

Сопоставление сказки «Пера и Зарань» с пьесой Сторожевой «Синва» позволяет заметить, что современный драматург обострила сказочную интригу, обогатила сюжет отсутствующими в сказке перипетиями, одним словом, сделала сказочное содержание актуальным, востребованным сегодняшними и читателями, и зрителями.

Примечательно, что в «Синве», написанной на русском языке, Сторожева называет своих героев коми-пермяцкими именами, которые так или иначе раскрывают их внутренний облик. Так, например, Синва по-коми-пермяцки значит – Слеза. Слеза, согласно авторским представлениям, – это самое чистое, святое начало человеческой сути. Называя свою героиню Синвой – Слезой, Сторожева возвышает ее, «поднимает» над обитателями земли.

Поэтика пьесы «Синва» свидетельствует о том, что Сторожева прекрасно знала народные традиции, особенности национальной культуры. В освоении фольклорного материала она сближалась с целым рядом других коми-пермяцких драматургов, которые, по словам современной исследовательницы коми-пермяцкой литературы Т. В. Ермаковой, «в создании пьес использовали фольклорные сюжеты о Кудым-Оше и Пере-богатыре (эпическая поэма Л. А. Никитина "Кудым-Ош", В. В. Климова "Кудым-Ош йылiсь висьтас", А. И. Радостева "Гузи и Мези", "В нашей деревне")» [5; 51].

Предпринятый нами анализ показал: в литературном наследии Сторожевой, где в основном преобладают пьесы о современности, имеются весьма интересные произведения, связанные с изображением прошлого. Пьесы о прошлом имеют остросоциальную направленность, как «Троицын день (Ошкановы)». Они тесно связаны с традициями устного народного творчества, как «Синва». Сторожева пишет свои драмы не только прозой, но и стихами, что свидетельствует о широте её творческих возможностей.

Друзья сказали о М. Ф. Сторожевой: «Это был человек истиной культуры и мудрости. Эта не та культура, которую могут дать институты и механически заученные знания. Это была культура, вскормленная и рожденная истинно народной жизнью, без фальши и позёрства, опирающая на выкристаллизовавшиеся в народе идеалы высокой нравственности и истинности» [2; 296]. Эта культура питала и ее творчество. Вероятно, поэтому спустя тридцать с лишним лет после смерти писательницы ее издают, читают, ее пьесы идут на сцене.

Список литературы

1. Сторожева М. Ф. Укравшие покой: Пьесы. Том I. – Кудымкар: Коми-Перм. кн. изд-во, 2000. – 536 с.
2. Сторожева М. Ф. Зажги снега: Пьесы. Том II. – Кудымкар: Коми-Перм. кн. изд-во, 2000. – 344 с.
3.  О «деревенской прозе» как литературном феномене см.: Большакова А. Ю. Русская деревенская проза ХХ века: код прочтения. – Шумен: Аксиос, 2002. – 160 с.
4. Эпштейн М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. – М.: Высшая школа, 1990. – 303 с.
5. Ермакова Т. В. Легенды о Кудым-Оше и Пере-Богатыре в коми-пермяцкой драматургии и в театре //Пермский край: исторические и литературные интерпретации: сборник статей по материалам региональной междисциплинарной научно-практической конференции. – Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2009. – С. 49–52.